Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

и оставляла его средства и пенсию нетронутыми. Если того же человека переводили в дом престарелых, то его медицинская страховка не компенсировала уже ничего. Поскольку социальная помощь была задумана как крайняя мера, она требовала от людей сначала израсходовать свои собственные активы, а учитывая стоимость дома для престарелых, это не занимало много времени: в 1992 году дневная ставка за круглосуточный уход (Schwerpflegebedürftige) составляла 156 немецких марок, или 4680 немецких марок в месяц, что в десять раз превышало пенсию вдовы того времени и в четыре раза сумму, которую средний работник приносил домой. Всего за несколько месяцев институциональная опека превращала ранее независимых граждан с небольшими сбережениями в зависимых нищих. После того как они расходовали свое состояние, власти начинали требовать взносов от членов их семей – хотя у многих пожилых людей больше не было партнера или детей, которые зарабатывали бы достаточно, чтобы участвовать в этом; в 13 % случаев иждивенцам все же приходилось вносить свой вклад19. В 1995 году государство наконец ввело страхование по уходу.

Со временем субсидиарность и Leistung (производительность) – близнецы социальной системы – закрепляли классовое и гендерное неравенство. В 1988 году в Кёльне выяснилось, что вышедшие на пенсию работники физического труда на 50 % чаще нуждаются в уходе, чем бывшие государственные служащие или самозанятые20. Кроме того, система углубила разрыв между мужчиной-кормильцем и женщиной, которая ухаживает за детьми или стариками. Страховыми пенсиями награждались те, кто имел большой опыт оплачиваемой работы, то есть в основном мужчины. Поскольку карьера женщин была короче и прерывистее, они получали крошечные пенсии или не получали их вообще. Так, к 1981 году почти треть социальной помощи доставалась пожилым гражданам, находящимся в этом нестабильном положении21. Забота могла бы быть вознаграждена Богом на том свете, но на этом женщин наказывали дважды: будучи неоплачиваемыми опекунами, они с большей вероятностью имели мало денег в старости, а если доходило до того, что сами нуждались в институциональном уходе, отсутствие страховки делало их нищими22. В 1986 году тем матерям и лицам, заботящимся о других, которые родились после 1921 года, был предоставлен дополнительный пенсионный год в знак признания их заслуг. Но даже это было лишь частичной компенсацией: одинокие женщины, которые ухаживали за детьми и работали, в старости оказывались на 10 % беднее, чем их сверстницы, которые не несли на себе двойного бремени23.

Больше работы для матери

“Брак и семья являются естественными и этическими основами человеческого общества и находятся под особой защитой государства”, – провозгласила Конституция Баварии в 1946 году, ставшая первой в ряду подобных официальных панегириков послевоенных лет24. Брак был божественным учреждением и одним из семи таинств. Семья была “первичной ячейкой” (Urzelle) общества и, следовательно, предшествовала государству и другим коллективным организациям. Таким образом, защита общества от тоталитарного вторжения нацизма и коммунизма означала защиту семьи; Федеральная конституция (Основной закон) включила пункт об особой защите семьи в статью 6. С точки зрения христианских демократов, именно в лоне семьи люди учатся быть людьми и сотрудничать, что готовит их к совместной жизни и работе в более крупных социальных группах.

Но “нормальная” семья была скорее идеалом, чем реальностью. Война разрушила многие браки и часто заставляла выживших жить вместе, не связывая себя официальными узами. В ответе на вопрос, жили ли они “во грехе”, современники разделились, как и в вопросе о самом сексе. Фильм “Die Sünderin” (“Грешница”) в 1951 году произвел на зрителей эффект разорвавшейся бомбы. В нем не только героиня (Хильдегард Кнеф) была показана обнаженной. Хуже того, это была бывшая проститутка, которая вернулась к своей прежней профессии, чтобы собрать деньги на операцию на мозге для своего возлюбленного, неудавшегося художника, прежде чем облегчить его смерть таблетками и самой покончить жизнь самоубийством. Неудивительно, что католическая церковь и католическая молодежь ополчились и попытались запретить такое сочувственное изображение проституции и эвтаназии. Однако не менее показательной была поддержка, которую получил фильм. В ультракатолическом Регенсбурге 7 тысяч граждан выступили против бойкота, и городской парламент в итоге дал зеленый свет прокату фильма. По всей стране его посмотрели около 5 миллионов католиков25.

В Германии, как и везде, в послевоенные десятилетия разразились ожесточенные споры по поводу того, что в точности подразумевается под равными правами мужа и жены, как, например, в историческом решении предоставить матерям равное право голоса в образовании своих детей, упомянутом ранее. Тем не менее ни одно из этих изменений не смогло подорвать фундаментальную позицию, отведенную нуклеарной семье в целом и роли матери в частности. “Без семьи общество потеряет свою сплоченность”, – провозгласил CDU в 1979 году. Если общество больше не могло обходиться без “женщины-профессионала”, то ему по-прежнему требовалась и “женщина в семье” (Familienfrau). Именно мать и домохозяйка своей любовью, заботой и самопожертвованием воспитывала “сознание взаимоподдерживающего действия… Она помогает самопомощи”26.

Ни одна из послевоенных политических мер не смогла остановить, а тем более повернуть вспять долгосрочный рост женской занятости, разводов и добрачного секса, а также снижение рождаемости; бэби-бум начала 1960-х годов лишь прервал эту тенденцию. В этом отношении Германия была вполне типична. Однако это не означает, что семейный идеал больше не имел значения – вовсе нет. Западная Германия была хорошей иллюстрацией того, как моральные нормы продолжали оказывать влияние на социальные практики, даже когда те менялись, двигаясь в совершенно другом направлении.

Пособие на ребенка, как и другие виды социального обеспечения, было связано с достижениями. В то время как республиканская Франция выступала за то, чтобы у каждого было много детей, в Германии Аденауэра детские пособия поддерживали семьи среднего класса и выплачивались работодателями. Многодетные семьи заслуживали помощи – поддержка начиналась с третьего ребенка с 1954 года, а в 1961-м распространилась на второго – но только те, которые уже сами стояли на ногах. В противном случае пособия на детей могли превратиться в “социальную заработную плату” (Soziallohn), создавая низший класс, зависимый от государства. Лишь десять лет спустя государство взяло на себя выплату детских пособий. Но даже тогда это было дополнено налоговой льготой, которая благоприятствовала людям с более высокими доходами. Предполагалось, что у семей с более высоким уровнем жизни будут и более высокие потребности. Справедливость для христианских демократов означала сокращение неравенства между семьями с детьми и семьями без них, а не между классами. Шмидт и его социал-демократы в 1975 году ненадолго приостановили действие налоговой льготы. Коль в 1983-м, соответственно, вернул ее27. Таким образом, семьи имели право на свое собственное “разделение бремени” (Lastenausgleich), аналогичное тому, которое было после войны