Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

католических землях священники сходным образом представляли бомбардировки как гнев Божий, как наказание за углубляющийся разрыв между миром духовным и миром земным, помешанным на деньгах, технологиях и нововведениях. Такие диагнозы тоже подразумевали соучастие определенного рода, однако оно было трансцендентным и обращенным к небесам, освобождающим верующих от размышлений об ответственности за последствия своих поступков здесь и сейчас. Для этих людей бомбардировки означали, что нужно отвернуться от Мамоны, а не от Гитлера55.

Разделенный Volk

Бомбардировки, бегство и эвакуация нанесли Volksgemeinschaft как моральный, так и материальный ущерб. Нацисты создали обширную сеть социального обеспечения. Взаимопомощь была центральным элементом нацистского режима, и во многих сердцах она порождала отсвет сострадания – в особенности это касалось молодежи, которая помогала старикам и собирала пожертвования и металлолом на благо нации. Через Winterhilfswerk прошли миллионы матрасов, предметов одежды и продуктовых наборов для нуждающихся56. В организации было больше миллиона волонтеров. Ее девизом было: народ (Volk) помогает себе сам. Одна из социальных работниц так объясняла его смысл. В отличие от либеральной Британии, где предупредительная помощь собирается по крохам, нацисты воюют с причинами общественных недугов. Вместо того, чтобы полагаться на милостыню, нацисты организовали “положительную и конструктивную заботу о Volk… этос национального самосохранения”. Религиозная благотворительность типа “возлюби ближнего своего” была основана на “чистых взаимоотношениях ты-и-я”57. Женщина надеялась, что это сохранится, но только как дополнение к Fernstenliebe, любви к дальнему. Конечно, эта расширенная сфера эмпатии была сосредоточена вокруг “арийской” нации и исключала евреев, которым не разрешалось даже участвовать в подобной благотворительности, не то что получать через нее помощь. Нацистская мораль также прямо нападала на более личную, духовную идею церковной благотворительности. В 1937 году церковным организациям было запрещено собирать пожертвования на улицах.

В действительности нацистское социальное обеспечение никогда не было по-настоящему добровольным. Оно полагалось на общественное давление и принуждение. В марте 1943 года шахтерам было фактически приказано участвовать в “добровольной танковой смене” для помощи военным усилиям. Годом позже все сотрудники автоматически перечислили 10 % подоходного налога на нужды “Зимней помощи”58. Когда пожертвования снова выросли, это произошло не только из-за инфляции, но и из-за чувства, что деньги потеряли свою стоимость.

Первоначально жертвы бомбардировок могли рассчитывать на существенную помощь государства. К весне 1942 года в Гамбурге было зарегистрировано 180 тысяч прошений на общую сумму в 100 миллионов рейхсмарок для возмещения ущерба от военных действий. Люди получали материальную помощь на покупку новой посуды. Бездомных расселяли в квартиры депортированных евреев, и они получали свою долю из конфискованной у тех мебели, правда, лишь после того, как партийные боссы выбирали для себя лучшее. Помощь и соцобеспечение были важными движущими силами нацистского Volksgemeinschaft. Однако к лету 1943-го масштабы разрушений были таковы, что местные власти более не справлялись. Теперь нацисты опасались, что любые призывы к самопомощи прозвучат как открытое признание в поражении59.

Массовая эвакуация также порождала напряжение. В Вестфалии в северо-западной части страны матери открыто протестовали против приказа об эвакуации детей. Власти угрожали в случае неповиновения отбирать продуктовые пайки. “Мои дети никуда не уедут, а если у меня не останется еды, я, по крайней мере, смогу погибнуть вместе с ними”, – говорила одна из матерей60. Горожане, лишившиеся крова из-за бомбежек, встречали наибольшее сочувствие в тех регионах, где имелся собственный опыт миграции, как, например, на востоке Германии. Однако повсюду прибытие эвакуированных женщин и детей заставляло местных жителей ограничивать свое сочувствие кругом близких и соседей. Доклады тайной полиции в августе 1943 года предупреждали о “прохладном, если не враждебном приеме”, который ожидал семьи гамбуржцев в Австрии и Баварии, “бомбоубежище” рейха. Когда бомбили Мюнхен и Нюрнберг, местные жители возлагали вину на жителей Гамбурга – “потому что вы не ходите в церковь!”61 В некоторых городах владельцы больших квартир отказывались принимать у себя беженцев, пострадавших от бомбежек; таких владельцев арестовывали. Жители сельской местности находили вновь прибывших горожан испорченными: те относились к ним как к слугам. С другой стороны, молодые матери из числа эвакуированных жаловались, что квартирные хозяйки не разрешают им стирать подгузники или греть молоко для младенцев. Поводом для конфликтов были различия в пищевых привычках, диалекте и образе жизни. По мнению тех, кого эвакуировали в Альпы, принятые там блюда с клецками “годились только для свиней”62. Из-за недоброжелательства местных многие эвакуированные возвращались домой без разрешения. Даже сырой подвал в разбомбленном Гамбурге был лучше. “Здесь, в Австрии, никто не испытывает [к нам] сочувствия, – жаловалась одна из матерей. – Попробовали бы они сами, что такое бомбежки”63. Солидарность Volksgemeinschaft была вдребезги разбита бомбардировками.

Бомбардировки испытывали на прочность и семейные связи, и результаты были разными. Для многих в тылу быть объектом “террористических атак”, как их называли нацисты, означало наличие цели и самопожертвование, подобное самопожертвованию их детей на поле боя. В мае 1943-го родители писали своему сыну Гельмуту из Эссена, что “ни в каком другом городе жители не прошли через такое количество налетов, как в Эссене… Раненых награждали Пурпурным сердцем и даже Железным крестом. Этим все сказано… Мы стали почти такими же смиренными, как наши храбрые солдаты на фронте. Мы не хотим, чтобы ты нас стыдился, и всегда будем исполнять свой долг вплоть до окончательной победы”64. Некоторые солдаты приходили в ярость, узнав, что их семьи покинули родной город. Мартин Майер из Берлина, в прошлом банковский клерк, воевал в составе 14-й танковой дивизии на территории Франции и Украины; это была одна из дивизий, разгромленных под Сталинградом, ее нужно было реорганизовать. В августе 1943 года он писал жене. Может быть, она “сошла с ума”? Покидать Берлин было худшим из того, что она могла сделать: это “проявление нелояльности фюреру и нашему делу”. Ей должно быть стыдно за себя. Ее и других берлинцев стоило бы “отправить на несколько недель в концлагерь поголодать”. Это была измена родине, удар в спину, как в 1918-м. Майер вернется из России с победой и отыщет всех этих недалеких и эгоистичных людей. Он сам может сосчитать по пальцам одной руки, когда он кричал “хайль”, но такое поведение вызывает у него лишь брезгливость. Если бы его жена внимательно прочитала приказы об эвакуации, то поняла бы, что вывозят только стариков, детей и больных, так как осенью немцы сровняют Лондон с землей, а если англичане ответят, то этот “вздор” и вовсе потеряет значение65.

Разногласия раскалывали семьи. Одной из подобных трагических историй стала история докера Конрада Х., который трудился на судоверфи Blomm&Voss в Гамбурге.