Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

люди переживали за судьбу жертв реже, нежели за целостность имущества, которое можно было бы конфисковать. Большинство же пребывало в пассивном спокойствии84. Когда в 1941 году начались депортации, некоторые приветствовали их, радуясь, что “все бесполезные рты” исчезли, и скупая по дешевке их добро на публичных аукционах. Единицы полагали, что относиться таким образом к пожилым евреям – слишком грубо и не по-христиански. В Гамбурге некоторые фирмы анонимно передавали депортируемым посылки с едой. Большинство, однако, просто наблюдало за этим85.

Осведомленность об ужасах никогда не была поголовной, но, без сомнения, была широкой. Еще 1 ноября 1941 года дипломат Ульрих фон Хассель отмечал “отвращение всех приличных людей в отношении бесстыдных мер” против евреев и пленных на востоке, а также против евреев в Германии86. Военные фотографировали казни и рассказывали о них своим родным, иногда – с одобрением. 16 ноября 1941 года двадцатишестилетний пехотный сержант Антон Бёрер писал сестре из Харькова в Украине, что евреев вешают в отместку за нападение на здание. Следовало быть “жестким и беспощадным”, объяснял он: “С евреями покончили очень быстро – так, как нужно это делать везде. Тогда этот ублюдочный народ [Mistvolk] наконец-то оставит нас в покое”87.

На Ганса Альбринга то, что он видел в Белоруссии, произвело более сильное впечатление. В марте 1942 года он писал своему другу из движения молодых католиков, что убийства стали более систематическими. Раньше людей просто расстреливали и бросали тела в кучу, но теперь, как он писал, их сортировали и пересыпали известью. Из своей пехотной части, расположенной под Днепропетровском в Украине, Ойген Альтрогге отвечал: “Вчера вечером мы сидели, обсуждая все вещи, из-за которых стыдно быть немцем… Это уже не имеет ничего общего с антисемитизмом. Это антигуманность… Когда-нибудь за это придется так расплачиваться! Когда я слышу об этом – да еще из первых рук, – меня охватывает отчаяние. Но что мы можем сделать? Держать язык за зубами и продолжать служить”88.

Для тех, кто оставался в тылу и был готов слушать, было множество каналов, сообщавших ужасные новости. Карл Дюркефельден работал инженером на машиностроительной фабрике в Целле в Северной Германии и записывал в дневнике то, что он слышал в 1942 году. В феврале солдат в поезде сказал ему, что “таких массовых казней в прошлую войну не было”. Несколько дней спустя ему попалось в газетной статье обещание Гитлера “уничтожить” евреев. В июне его зять, вернувшийся из Украины, рассказал, что после массовых казней, осуществленных немецкой полицией, евреев не осталось. Тогда же он услышал от других солдат, что уничтожались целые деревни, включая женщин и детей. В августе теща рассказала ему, как солдат говорил ей об убийстве 10 тысяч евреев в России. В октябре 1942-го коллега на работе сожалел о “бедных евреях”: по словам зятя Дюркефельдена, приехавшего с фронта, на Кавказе убили всех евреев, “в том числе беременных женщин, детей и младенцев”. В армии сведения о жестокостях распространялись настолько широко, что солдаты, как правило, не удивлялись, слыша о них89.

Примерно в это время немцы, которым было не все равно, начали шептаться об убийстве газом и о судьбе, ожидавшей евреев после депортации. “Ужасные слухи ходят о судьбе эвакуированных, – записывала в своем дневнике в декабре 1942 года Рут Андреас-Фридрих, – о массовых казнях и голоде, пытках и убийстве газом”90. Лагеря уничтожения – Аушвиц, Треблинка и другие – были на востоке, но признаки насилия стали распространяться все шире по территории старого рейха еще до маршей смерти последних месяцев войны. Например, в мае 1942 года гестапо организовало публичное повешение девятнадцати польских заключенных из концлагеря Бухенвальд на поле в Тюрингии на глазах нескольких сотен любопытных зрителей, включая женщин и девочек; это было местью за убийство немецкого полицейского и два предположительных случая связи между заключенными и немками91. Депортации 1941–1943 годов осуществлялись у всех на глазах. К этому времени Германия была густо покрыта сетью лагерей-спутников; при одном только Бухенвальде было 139 вспомогательных лагерей. Во многих городах присутствие заключенных было повсеместным, их использовали на самых опасных работах, таких как расчистка разбомбленных кварталов. Немногих счастливцев, которым, подобно Клемпереру, удалось избежать депортации, заставляли выполнять тяжелую работу на немецких предприятиях, и их ухудшающееся состояние не было секретом ни для “арийского” начальства, ни для коллег. С лета 1944 года венгерских евреев направляли из Аушвица в рейх для работы в военной промышленности.

Среди “арийцев” мало кто оплакивал судьбу своих соотечественников-евреев. Это говорит о многом. Исчезновение сочувствия демонстрировало как молчаливое признание причастности, так и страх расплаты.

Если люди проявляли какую-либо реакцию, это был стыд. Когда в сентябре 1941 года ввели ношение еврейской звезды, Андреас-Фридрих заметила, что дети на берлинских улицах открыто издеваются над евреями. Ее партнер поймал двоих из насмешников и надрал им уши: “Вам должно быть стыдно”. Свидетели одобрительно улыбались. “Почти все, кого мы встретили, – писала она, – недовольны новой мерой: им стыдно, как и нам”92. Но круг ее друзей и критиков вряд ли отражал общество в целом.

В своей первой листовке, распространенной в июне 1942 года, брат и сестра Ганс и София Шолль и их друзья-студенты, члены группы Сопротивления “Белая роза”, взывали к чувству стыда соотечественников, чтобы вывести их из “апатии”. “Каждый честный немец сегодня стыдится своего правительства”, – писали они. Они цитировали Шиллера, критиковавшего обычаи Спарты за то, что люди рассматривались как средство, а не цель, и заканчивали гётевским призывом “Свобода!”. Их христианская вера была для них так же важна, как гуманизм и кантовский разум. Стыд был связан с нравственным долгом защищать человеческое достоинство и свободу против “атеистического государства” нацистов. Борьба против нацистов, писали они, должна дойти до “метафизических” причин войны. “За всеми объективными логическими доводами проскальзывает иррациональный элемент, то есть борьба с демоном, с посланниками Антихриста”. “Гитлер, – писали они в более поздней листовке, выпущенной в январе 1943 года, – не может выиграть войну, он может только распространить ее”. Чувство вины и страх перед возмездием заняли теперь место стыда как средства вывести немцев из апатии. “Немцы! Хотите ли вы и ваши дети той же судьбы, что выпала на долю евреев?” – спрашивали они. Немцы должны пробудиться от глубокого сна, выступить против нацистов и вредить им, если не хотят, чтобы их судили вместе с их лидерами. Студенты верили в “свободу и честь” и в будущее союзное государство, которое сможет гарантировать свободу слова и совести и защищать граждан от преступного насилия. Больше всего они надеялись