Читать книгу - "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов"

советских диппредставительств о результатах конференции подчеркивал: «Вначале англичанами и американцами нам был предъявлен ряд претензий насчет наших самостоятельных действий по вывозу трофейного и репарационного оборудования из Германии и из стран-сателлитов, насчет нашей политики в балканских странах, где будто бы нет демократического развития политической жизни и нужен контроль над правительствами со стороны всех союзников и т. д. Большинство важных решений было принято в конце конференции, причем тогда было достигнуто значительное единодушие. Смена Черчилля и Идена внешне не отразилась на итогах конференции, но большинство решений были приняты уже при Эттли и Бевине… Конференция окончилась вполне удовлетворительными для Советского Союза результатами».

Да, англо-американцы отбили ключевые требования Москвы по Руру и репарациям с Германии, заявки на стратегические форпосты в проливах, Средиземноморье и других районах. Но Москве удалось отстоять свои ключевые предложения: о новых границах Польши, ведущей роли СССР в подготовке мирных договоров с европейскими союзниками Германии (кроме Италии), о присоединении к СССР части Восточной Пруссии. «Решение о Кёнигсберге и прилегающем к нему районе имеет для Советского Союза большое значение, – с удовлетворением отмечал Молотов в ориентировке. – У нас будет свой незамерзающий порт на Балтийском море, причем этот кусок германской территории непосредственно присоединяется к СССР».

Были отражены попытки союзников установить международный контроль над выборами в Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии. В разговоре с Георгием Димитровым Молотов даже назовет потсдамские решения «признанием Балкан как советской сферы влияния». Москву вполне устраивало и сохранение за Большой тройкой ведущей роли в согласовании мирных договоров. Оставшиеся важные вопросы – подготовка мирных договоров, судьба итальянских колоний, регулирование водных путей – были переданы на рассмотрение нового органа – Совета министров иностранных дел трех стран с участием также Франции и Китая.

Общий баланс уступок представлялся Кремлю вполне приемлемым. А сражения по остальным советским требованиям предстояло продолжить в рамках СМИД.

«Важнейшим, хотя и никогда не произносимым итогом Ялты и Потсдама было восстановление фактического преемства СССР по отношению к геополитическому ареалу Российской империи в сочетании с новообретенной военной мощью и международным влиянием, – считает Наталия Нарочницкая. – Это, в свою очередь, определило неизбежность „холодного“ противодействия результатам победы, восстановившим на месте Великой России силу, способную сдерживать устремления Запада».

В Лондоне в целом удовлетворились итогами конференции, особенно тем, что Москва отказалась от претензий на заграничные германские активы, захваченное у немцев золото и акции предприятий в западных зонах. Правда, Черчилль – в мемуарах – открещивался от решений по польскому вопросу. Не проиграй он выборы, он бы устроил в Потсдаме схватку и мог «пойти на открытый разрыв, но не уступить Польше территории западнее Одера и Восточной Нейсе».

Примечательно, что и Трумэн тогда был доволен итогами конференции, хотя и по другим причинам. Он суммирует результаты Потсдама в радиообращении к нации и в мемуарах: «Среди них было создание Совета министров иностранных дел как консультативного органа пяти основных правительств. Другим важным соглашением стало определение формулы репараций… Мы пришли к компромиссу по границам Польши». Главной целью, напомню, Трумэн считал получение личного подтверждения Сталина на вступление СССР в войну с Японией. «Это я смог получить от Сталина в самый первый день конференции. Мы были в состоянии войны, и наши военные договоренности должны были оставаться в секрете, поэтому они были выпущены из официального коммюнике. Это было единственным секретом Потсдама».

Впрочем, что реально думал Трумэн тогда, сказать сложно, поскольку его воспоминания сильно откорректировали последующие веяния холодной войны. В мемуарах же читаем: «Но личная встреча со Сталиным и русскими имела для меня большее значение, потому что она позволила мне воочию увидеть, с чем нам и Западу придется столкнуться в будущем.

В Потсдаме русские обязались подписать документ, который обещал сотрудничество и мирное развитие в Европе. Я уже видел, что русские были безжалостными торговцами, вечно стремящимися к своей выгоде. Казалось невозможным, чтобы всего лишь в нескольких милях от разбитого войной сердца нацистской державы глава любого правительства не приложил всех усилий для достижения настоящего мира. К своему полному разочарованию, там я обнаружил, что русские не были всерьез настроены на мир. Было ясно, что российская внешняя политика базировалась на выводе о том, что мы движемся к глубокой депрессии, и они уже планировали воспользоваться нашими проблемами.

Как бы мы ни стремились вовлечь Россию в войну протии Японии, опыт в Потсдаме привел меня к твердому намерению не допустить никакого участия русских в управлении Японией. Наш опыт общения с ними по Германии, а также по Болгарии, Румынии, Венгрии и Польше был таков, что я решил не иметь совместных дел с русскими…

Сила – это единственное, что понимают русские. И хотя я надеялся, что в один прекрасный день Россию можно будет убедить сотрудничать в деле мира, я знал, что нельзя позволить русским получить какой-либо контроль над Японией.

Настойчивость, с которой Сталин блокировал одну из предложенных мной мер по предотвращению войны, показала, как работал его ум и что он искал. Я предложил интернационализировать все основные водные пути. Сталин этого не хотел. Сталин хотел получить контроль над Черноморскими проливами и Дунаем. Русские планировали завоевание мира».

И все больше людей в западных коридорах власти выступали за открытую конфронтацию с СССР и против решений Потсдамской конференции.

Одним из тех, кто следил за работой конференции «с возрастающим скептицизмом и чувством, близким к отчаянию», был Джордж Кеннан: «Не могу припомнить, чтобы еще какой-то политический документ произвел на меня более тяжелое впечатление, чем коммюнике, завершившее все эти путаные и нереалистичные дискуссии, под которым поставил подпись президент Трумэн. Дело было не только в том, что я не верил в систему четырехстороннего контроля в управлении Германией, но и в том, что такие употребляемые в документах термины, как „демократический“, „миролюбивый“ или „справедливый“, трактовались русскими по-своему, в таком смысле, который не совпадает с принятым у нас пониманием этих выражений… Что до вопроса о репарациях, то решения Потсдамской конференции казались мне просто продолжением той нереальной программы, заложенной еще во время Тегеранской конференции и обреченной на неудачу. По моему убеждению, высказанному еще до появления решений конференции, было бы глупо надеяться на эффективное сотрудничество с русскими, поскольку репарации – это просто все, что каждый может взять в своей зоне. Русские, полагал я, могут действовать, как найдут нужным, в своей зоне оккупации».

Беспокоил Кеннана и вопрос о суде над военными преступниками. «Лично я считал, было бы лучше, если бы союзное командование просто отдало приказ о том, чтобы каждый из этих людей, попавших в руки союзных