Читать книгу - "Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн"

Термин «медицинские манипулирования с использованием ребенка» на сегодняшний день считается таким же спорным, каким он был сразу после возникновения. Многие критики выражали и выражают сомнения в том, что то, что под ним подразумевается, может быть убедительно доказано. Они объясняют эти сомнения существованием в обществе такого явления, как мужской шовинизм – либо просто клеймят саму идею возможности такого поведения как абсурдную, причем делают это с горячностью тех, кто не верит в высадку американцев на поверхность Луны.

Любой культуре трудно «переварить» тот факт, что матери могут сознательно причинять вред своим детям. Однако существуют вполне серьезные исследования, данные которых подтверждают, что такое, хотя и редко, случается. Какие-то цифры на этот счет – отдельная история, поскольку собирать и проверять подобные сведения очень трудно, как и вообще данные, касающиеся фактов, связанных с насилием в отношении детей и нарушением их прав. В одном из исследований, проводившихся в Соединенном Королевстве в 1990-х годах, говорится о примерно пятидесяти таких случаях в год [73]; в более свежих обзорах, подготовленных в США, речь идет примерно о столь же невысоких показателях в пересчете на численность населения [74].

Наибольшую тревогу вызывают случаи, когда кто-то в самом деле причиняет детям физические страдания или наносит травмы либо провоцирует развитие у них заболеваний, которые в самом деле могут приводить к каким-то патологиям. В любой отрасли педиатрии есть свои «страшилки» на этот счет. Например, о матери, которая растворила кал в поставленной ребенку капельнице. Или, скажем, о матери, которая не позволяла ввести ребенку жизненно необходимые ему препараты или дать кислород либо самовольно изменяла набор назначенных лекарств. Или о матери, которая использовала плотницкий молоток с круглым бойком, чтобы добиться появления на ногах у маленького сына-инвалида «необъяснимых» гематом. Хотя такое поведение встречается нечасто, профессионалы из служб по защите детей умеют выделять из общей массы именно эти случаи и хорошо знают признаки того, что речь может идти о чем-то подобном. Они также обучены выявлять случаи, когда такие ситуации могут развиваться в самом нежелательном направлении. Скажем, такой ребенок, как Томас, несмотря на наличие разнообразных неясных симптомов, вполне может на протяжении какого-то времени находиться в добром здравии и подвергаться гораздо меньшему риску, чем при необоснованном медицинском вмешательстве или при наличии рядом болезненно встревоженной матери. Но если его матери или тому человеку, который осуществляет уход за ним, раз за разом отказывают в оказании малышу медицинской помощи, в которой он, по их мнению, нуждается, это может привести к тому, что они начнут обнаруживать у ребенка еще больше тревожных симптомов. Если взять, к примеру, историю с Шэрон и Томасом и все учащающиеся визиты матери мальчика в самые разные больницы, то неудивительно, что социальные службы решили вмешаться.

Шэрон отреагировала на это вмешательство не лучшим образом, проявив нежелание сотрудничать и упрямство. Она не позволяла сотрудникам социальных служб прикасаться к своему сыну или хотя бы просто осмотреть его и не раз в последний момент отменяла назначенные с ними встречи. Деятельность социальных служб исключительно важна, но это неблагодарная работа. Их работникам приходится напрямую контактировать с людьми, оказавшимися в сложных жизненных ситуациях и зачастую неадекватными, и особенно это касается сферы защиты детей. Я много раз видела, что люди, работающие в социальных службах, как и сотрудники тюрем и многие врачи государственных больниц, вынуждены выполнять свои непростые обязанности, преодолевая многочисленные бюрократические препоны, в условиях недофинансирования. Неудивительно, что в подобных условиях они подчас совершают ошибки. Если эта ошибка выражается в том, что они случайно прошли мимо случая насилия над ребенком или не разобрались в нем досконально, на них неизбежно обрушится волна критики в прессе, которая будет пытаться сделать из них козлов отпущения. Это, в частности, одна из причин, по которой суды по семейным делам играют такую важную роль: они защищают интересы и родителей, и детей, и, занимаясь рассмотрением каждого дела, тщательнейшим образом изучают все имеющиеся улики и свидетельские показания. Исходя из собственного опыта, могу сказать, что семейные суды на самом деле действуют весьма скрупулезно и выслушивают все независимые мнения и оценки, которые им доступны. Известны ситуации, когда судья, занимаясь рассмотрением того или иного дела, привлекал к процессу более десятка экспертов.

Время моего сеанса с Шэрон подходило к концу. Я понимала, что у меня отсутствует какая-либо информация о ее детстве, а это означало, что нет возможности изучить проблемы, связанные с ее ранними привязанностями. Как это часто бывает, документы, подготовленные социальными службами, содержали лишь сухое изложение фактов – без каких-либо мнений или выводов. В основном это были сведения о сыне Шэрон и состоянии его здоровья. Но при этом в них практически ничего не говорилось о прошлом его матери. Я попыталась порасспрашивать Шэрон о ее покойных родителях, но она не захотела говорить о них.

– Какое это имеет отношение к делу? Послушайте, все, что мне нужно, – это чтобы вы сказали судье, что я хорошая мать!

Когда Шэрон ушла, я, поразмыслив, решила, что она неосознанно все же сообщила мне нечто важное – а именно то, что у нее есть потребность быть хорошей матерью. И еще я подумала, что она, по сути, призналась еще в одном своем желании. Похоже, сын был нужен ей для того, чтобы она могла считать себя взрослой. Без него она снова превратилась бы в забитую, подавленную и разочарованную девочку, скорее всего, боящуюся всего на свете.

Вскоре после этой встречи с Шэрон я представила свое заключение. Согласно Закону Соединенного Королевства о семье и детях 2014 года, рассмотрение вопроса об опекунстве над ребенком должно продолжаться не более двадцати шести недель. В прошлом задержки и проволочки приводили к тому, что эта процедура растягивалась на год и больше, и это в самом деле было недопустимо. Я пришла к выводу, что Шэрон страдает повышенной тревожностью, но никаких других психических нарушений у нее нет, и по этой причине рекомендовала, чтобы ей, если будет такая возможность, было предоставлено психотерапевтическое лечение. Если она согласится принять эту помощь, подумала я, есть хорошие шансы на то, что ее тревожность пойдет на спад. Не могу сказать, что, давая такую рекомендацию, я испытывала на этот счет какой-то запредельный оптимизм. Но мне приходилось сталкиваться со случаями, когда в сознании и поведении таких женщин, как Шэрон, происходили положительные изменения.

Я сомневалась, что еще когда-нибудь увижу ее, и вполне допускала, что на этом история Шэрон для меня