Читать книгу - "Автор и герой в лабиринте идей - Андрей Алексеевич Аствацатуров"

к русским формалистам, а также основание его ранних работ в области литературы и поэтики[679]. Жирмунский как филолог, говорилось в статье, соединял традиции немецкой филологической школы (Дильтей, Гундольф, Вальцель) и философии интуитивизма (Лосский); именно это сочетание позволило Жирмунскому сделать ряд чрезвычайно важных наблюдений, выводов и впоследствии выступить с критикой формального метода. Эта статья была значительным вкладом в изучение проблем гуманитарной науки. Ряд отдельных ее положений были развиты в работе «Фридрих Гундольф и Виктор Жирмунский»[680], а также в докладе, прочитанном на юбилейной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения Жирмунского (2001).

В 1990-е отец не оставлял и сугубо историко-литературных занятий. Предметом его исследований стало творчество Э. Т. А. Гофмана, которому в свое время он посвятил свою первую курсовую работу. Теперь отца заинтересовал, как он сам выражался, «черный Гофман», то есть те силовые линии в творчестве великого прозаика, которые были связаны с готическими (макабрическими, черными) традициями предромантизма. Он изучал их трансформацию в контексте гофмановского чувства жизни, романтического, осложненного идеей двоемирия, распада эпмирического и духовного, и, поскольку предметом изучения в итоге оказалось бессознательное, обратился к классическим работам психоанализа. Он перечитывал Фрейда, активно использовал его идеи, интерпретируя Гофмана, однако ни в коем случае не впадал в радикализм представителей фрейдистского литературоведения. Там, где выводы Фрейда противоречили историко-литературной очевидности, он неизменно вступал с ними в полемику. Исследования тех лет будут опубликованы много позже[681].

Уже в конце 1980-х, будучи преподавателем Академии гражданской авиации, отец начал сотрудничать с кафедрой философии, которую возглавлял профессор Ю. М. Шилков, и совмещал преподавание немецкого языка с чтением курсов по философии, а после защиты диссертации полностью посвятил себя преподаванию философии. Новая работа увлекла его. Он разрабатывал курс по истории философии, по философии права, теперь уже с энтузиазмом, без оглядки на идеологические ограничения.

Последние 20 лет жизни были крайне насыщенными в педагогическом и научном отношении. В 1997 году отец стал почасовым преподавателем Института иностранных языков, а спустя год перешел в институт на постоянную работу. Вскоре он получил должность профессора. Именно в институте, в окружении коллег-единомышленников, он в полной мере раскрыл свой потенциал преподавателя. Наконец, с некоторым опозданием сбылись мечты его молодости: он начал читать курсы по истории зарубежных литератур, эпохи Средневековья и Ренессанса, классицизма и Просвещения, XIX века и модернизма, различные спецкурсы, посвященные отдельным периодам немецкоязычных литератур. На подготовку уходило очень много времени, тем более что преподаванием литературы педагогическая работа не ограничивалась. Отец читал курсы по философии, культурологии, семиотике, вел языковые дисциплины. Здесь, в институте, у него появились ученики, и для них он не жалел ни времени, ни сил. Некоторые из них (Е. В. Лейбель, Е. В. Бурмистрова, Е. В. Тузенко) впоследствии стали учеными-гуманитариями.

В конце 1990-х отец начал сотрудничать с кафедрой истории зарубежных литератур СПбГУ и в качестве приглашенного преподавателя читать спецкурсы по герменевтике, теории литературы, истории немецкой литературы. Это сотрудничество продолжалось долгие годы.

В 2000-е его научные интересы окончательно сместились в сторону историко-литературного и герменевтического толкования художественных текстов. Философия постепенно перестала его интересовать как метод. Он не видел себя больше философствующим субъектом, и для него она стала всего лишь предметом изучения, историей идей, которые необходимо привлекать, когда занимаешься трактовкой текста. Единственная область, которую он продолжал разрабатывать, оставаясь именно философствующим интеллектуалом, была философия игры, что, впрочем, немало, учитывая то место, которая игра занимает в культуре.

Тем не менее он обращался к философским сочинениям, классическим и современным, позволявшим совершенствовать филологический анализ. Среди них в первую очередь работы К. Г. Юнга и Г. Башляра, которые отец переоткрыл для себя. Он не отвергал классические тексты Фрейда, нередко используя в своих исследованиях терминологию и логику рассуждения основателя психоанализа. Постструктурализм был еще одной линией философской мысли, которая вызывала у него интерес. Отец с увлечением читал Делеза, Гваттари, Кристеву, Фуко, Деррида. Он подготовил спецкурс, посвященный истории их идей. Однако их методологические приемы использовал крайне редко и с большой осторожностью, оставаясь в рамках академической филологии. Он сохранял в своих работах важные для себя понятия, такие как «гений», «душа», «произведение», обозначая тем самым различие между своими исследованиями и современной филологической модой.

Тем не менее приемы герменевтического анализа открывали ему новые грани классических текстов, позволяли увидеть незамеченные доселе силовые линии литературной истории, классическая версия которой виделась ему уже как провокация. В этой истории его интересовали прежде всего две темы: проблема модерна и неотделимая от нее проблема искусства как игры. Объекты его научного интереса: Гёте, Ницше, Моцарт, Шиллер, Бродский, которым он посвятил свою единственную монографию «Поэзия. Философия. Игра»[682]. Монография стала результатом его многолетнего труда, охватив философию, историю, литературу, музыку. Здесь в полной мере проявилось его блестящее умение герменевтически истолковывать самые затемненные художественные тексты, делать их прозрачными, предъявлять их как область встречи культурной традиции и конкретной логики художественного воображения. Фауст Гёте рассматривается в монографии как архетипическая фигура, воплощающая некое пра-чувство, лежащее в основе европейской культуры с ее стремлением к абсолютному знанию, поглощению мира. С другой стороны, Фауст – человек модерна, развивавшийся от субъективизма чувства к субъективизму воли, как и вся европейская культура[683]. Игра оказывается главной темой монографии. Показывая различное понимание игры, анализируя различные ее версии, Алексей Аствацатуров существенно обогащает ту традицию мысли, которая включает в себя такие яркие работы, как «Веселая наука» Ф. Ницше, «Homo Ludens» Й. Хейзинги и «Эрос и цивилизация» Маркузе.

Ряд концепций и положений монографии отец развил в последующих статьях. К сожалению, монография стала итогом его научной деятельности. Таковой она не задумывалась. Было множество планов, среди которых монография о Жан Поле, разработка спецкурса по современной западной литературе, серия статей о литературе модерна. Из всего задуманного удалось воплотить лишь немногое.

Последние годы подарили ему тот научный контекст, о котором он мечтал в молодости. Отец принимал активное участие в деятельности Российского союза германистов, среди его коллег и товарищей – ведущие российские исследователи немецкой культуры: А. И. Жеребин, А. Л. Вольский, Ю. В. Каминская, Г. В. Стадников, Л. Н. Полубояринова. Он много преподавал, много печатался, выступал с докладами на научных конференциях и семинарах, рецензировал диссертации и дипломные работы, всякий раз демонстрируя виртуозный филологический аналитизм.

Алексей Георгиевич Аствацатуров являл собой живой пример актуальности и силы академической науки, ее неразрывной связи с современностью, и его имя останется навсегда вписанным в историю отечественной германистики.

Notes

1

Подробнее см.: Jain M. P. T. S. Eliot and American Philosophy. Cambridge, 1992.

2

См.: The Letters of T. S. Eliot. 1898–1922. Vol. 1. London, 1988. P. 80–81.