Читать книгу - "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова"

class="v">Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним – меццо-сопрано.

В продуктовом – кот наплакал; бродят крысы, бакалея.

Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана

превращается в тирана на трибуне мавзолея.

Иосиф Бродский. «Представление» [1019].

У Александра Левина деепричастие мавзолея, безусловно, предусмотрено:

и тетя Дуся из музея

кряхтит и медленно встаёт,

её перина, мавзолея

слегка, тепла не отдаёт

Александр Левин. «Вот» [1020].

У Дины Гатиной появляется деепричастие запятая:

На крышах рыжих

Синий сел

Облак сын.

Из рогатки стрелял.

Воробью попал на пятки,

на запятки,

Запятая, жил,

Заплетая

косы языка

Дина Гатина. «На крышах» [1021].

Деепричастие ржа совмещено с существительным ржа (и ‘ржавчина’, и ‘рожь’) в полисемантике Владимира Строчкова:

Поплетется небом сивый месяц,

ржа вдоль горизонта, час немерян.

Заплетем с соседом околесиц,

позудим, посудим, поемелим.

Владимир Строчков. «Скрашивая сумерки беседой…» [1022].

Если в языке нет омонимии, поэты сами ее придумывают:

Когда Резвяся и Играя

танцуют в небе голубом,

одна их них подобна снегу,

другая – рыжему огню.

Одна плывет как в хороводе,

уклюжей грации полна,

другая бегает по небу,

локтями детскими торча,

а третья льется, как простая

громошипучая вода,

Смеясь зовется. Трём богиням

все вторит весело Громам.

Резвяся плавная сияет,

Играя прыскает огнем,

Смеясь из кубка золотого

сама себя на землю льёт.

И лишь Громам все вторит, вторит,

уже не весело ему,

и он стоит болван болваном

с тяжелым яблоком в руках,

с огро-омным яблоком в руках.

Александр Левин. «Суд Париса» [1023].

Н. А. Фатеева не только указала на происхождение имен Резвяся, Играя, Смеясь от деепричастий в стихотворении Ф. И. Тютчева «Весенняя гроза», что очевидно, но и на более глубокую интертекстуальную связь:

В стихотворении Левина прежде всего обращают на себя внимание глагольные (деепричастные) формы, написанные с заглавной буквы, которые при внимательном прочтении оказываются именами собственными трех богинь (соответственно Афины, Геры, Афродиты – Резвяся, Играя, Смеясь); генетически же они «вторят» тексту Тютчева (Фатеева 2001: 431).

Встречаются и другие примеры омонимии деепричастий с именами собственными:

Колли – пес для медалей и для свитеров.

Для хозяина на закате, когда он листал на крыльце,

Как он тратил бокалы, хмелея, хемингуэя,

фавн Китая, кентавр с башкой сплошь волосатой, чернильной

Виктор Соснора. «Об Анне Ахматовой» [1024].

Осушив пузырь полусухого

разливного полиэтилена,

захлебнется разум и, раскован,

прометея, вырвется из плена.

Владимир Строчков. «Скрашивая сумерки беседой…» [1025].

У Александра Левина есть текст с рядом авторских деепричастий и от нарицательных имен, и от собственных:

Такси меня куда-нибудь,

туда, где весело и жуть,

туда, где светится и птица,

где жить легко и далеко,

где, простыня и продолжаясь,

лежит поляна, а на ней

Полина или же Елена,

а может Лиза и зараза,

а может Оля и лелея,

а я такой всего боец…

Александр Левин. «Такси меня куда-нибудь…» [1026].

Имя Оля проявляет себя как возможное деепричастие, так как следующее имя – Лилия – дано сразу в виде деепричастия лелея (ср. архаико-поэтическое название цветка лилéя). Сочетание Оля и лелея является также производным от созвучного фразеологизма холить и лелеять, вполне естественного в деепричастной форме. Конечно, то, что мы видим в этом стихотворении, можно назвать и омонимическими каламбурами, но сгущение грамматических трансформаций в тексте дает представление о возможностях иной категоризации понятий, язык приводится в состояние первозданного хаоса с его архаическим синкретизмом и тут же гармонизируется заново поэзией превращений.

Пример грамматической омонимии прилагательного с деепричастием:

над парком, над пандором, припадая

на левую, хромая и седая

танцует осень у меня внутри.

Надя Делаланд. «Гарцующая лилия в пруду…» [1027].

Слово хромая как эпитет к слову осень в ритмическом единстве строки является прилагательным, однородным членом предложения со словом седая, а в синтаксическом единстве предложения – деепричастием: хромая <…> танцует. В таком контексте слово седая тоже может восприниматься и как прилагательное, и как деепричастие, тем более что оно рифмуется с деепричастием припадая. Синтагма хромая и седая осень в результате инверсии оказывается разорванной глаголом танцует, актуализирующим прочтение слов хромая и седая как деепричастий.

С деепричастием может совпадать фрагмент слова. Например, Ян Сатуновский делит слово на такие части, одна из которых читается и как деепричастие глагола печь:

Я не поэт.

Не печатаюсь с одна тысяча 938 года.

Я вам не нравлюсь.

И, наверное, уже не исправлюсь.

Но я знаю: ваши важные стихи —

это маловажные, неважные стихи.

Их печатают, печатают, печа…

Так покладу я вам копыта на плеча.

Ян Сатуновский. «Я не поэт…» [1028].

Слово мня у Всеволода Некрасова – и деепричастие, в контексте возможное как от глагола мнить, так и от глагола мять, и редуцированное местоимение меня винительного падежа:

мня мня

себя себя

идя идя

видя видя

сидя сидя

судя судя

живя живя

пиша пиша

и постоянно

постоянно

отстаивая

свою ю

чтоб не сказать

свое ё

Всеволод Некрасов. «мня мня…» [1029].

В ряду деепричастий идя, видя, сидя, судя, живя, пиша, отстаивая местоимение себя тоже оказывается выразительно похожим на деепричастие.

Неологизм Сергея Бирюкова небоплача можно понимать и как существительное (сращение сочетания небо плача), и как деепричастие, зависимое от глагола уставиться:

отодвинуть в сторону лист бумаги

уйти из сна

лицо подставить удару влаги

из окна

поверить внезапно в чистую небыль —

удача

и уставиться в дольнее небо —

небоплача

Сергей Бирюков. «отодвинуть в сторону лист бумаги…» [1030].

Во многих контекстах встречается омонимическое сталкивание наречия зря ‘напрасно’ с архаическим деепричастием (бывшим причастием) зря ‘видя, наблюдая’, при этом происходит реэтимологизация наречия.

Исследование, выполненное Сандрой Бирцер, показало, что смысловая связь между наречием и деепричастием основана на семантическом компоненте ‘праздное смотрение’, при этом «в ХVIII веке уже нельзя найти примеров, где форма зря колеблется между функциями деепричастия и наречия» (Бирцер 2010: 153).

Рассмотрим примеры из современной поэзии.

Сергей Бирюков эксплицирует двусмысленность слова зря в стихотворении о расхождении графики с фонетикой. Всё стихотворение представляет собой метаязыковое высказывание:

мы говорим Е