Читать книгу - "Наши за границей - Николай Александрович Лейкин"

– Опять за провинность! Да что ты, матушка! Ведь этому конца не будет. В вагоне у этого нахала два раза кружева за провинность покупал – и теперь опять за провинность! С одного вола семь шкур не дерут, – отвечал Николай Иванович.

Глафира Семеновна надулась.

– Ну ладно. Мне без подарков домой вернуться нельзя. Коммивояжер-то в нашей гостинице остановился, – пробормотала она. – Схожу к нему и попрошу, чтоб он мне опять разных образчиков продал для подарков. Два золотых у меня есть.

Николай Иванович вспылил.

– Вот уж этого ни за что не будет! Ни за что, – закричал он. – Как пойдешь к коммивояжеру – за косу оттуда вытащу, так и знай.

В ответ Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, наконец плюнула и побежала по тротуару. Николай Иванович пустился за ней.

– Глаша! Куда ты? Не дури. Пожалуйста, не дури, – уговаривал он, стараясь с ней поравняться и заглянуть ей в лицо, но только что равнялся с ней, как она ударяла его зонтиком по руке.

Прохожие останавливались и в недоумении смотрели на них. Хозяева и приказчики магазинов, видя эту сцену сквозь зеркальные стекла окон, также выбегали на улицу и долго глядели им вслед. Добежав до какого-то бульвара, Глафира Семеновна перестала рысить, села на скамейку и, закрывшись платком, заплакала.

– Изверг, злодей! По Европе-то только ездите, цивилизацию из себя разыгрываете, а сами хотите дикие азиатские зверства над женой распространять, – говорила она.

Николай Иванович подсел к ней и стал извиняться.

– Ну полно, брось… Ну что тут! Я пошутил. Мало ли что сгоряча скажешь! – бормотал он.

Кончилось тем, что Глафира Семеновна кое-как утешилась и перестала плакать. Николай Иванович повел ее по магазинам, где она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двести франков. Были куплены плетеные корзинки, безделушки из альпийских горных пород, плато под лампы, какая-то ювелирная дрянь из раковин, булавки с дешевенькими камнями, галстучки, резные домики из дерева и т. п. Все это было отправлено домой.

Сделав покупки, супруги отправились отыскивать ресторан, где бы им поесть.

LXXIX

Ресторан, в который зашли супруги, был роскошный ресторан на набережной. Гарсоны были не как в Париже, в куртках и длинных передниках, а во фраках, в белых жилетах и белых галстуках. Супругов встретил на подъезде, очевидно, сам хозяин, толстенький человек в пиджаке, очень напоминающий русского купца: выпяченное брюшко с массивной золотой цепью, подстриженная бородка, красный фуляровый[531] платок, торчащий из кармана, и нос луковицей. Разница была только в том, что на голове имелась синяя суконная шапочка в виде скуфьи[532], какую русские купцы не носят. Раскланявшись с супругами, хозяин забормотал что-то по-французски и повел их во второй этаж, где и поместил в большом зале за длинным, богато сервированным столом. Усадив, хозяин наклонился и спросил:

– Мне кажется, что мосье и мадам русские?

– Вуй, вуй… Ле рюсс… – отвечала Глафира Семеновна.

– Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русских, – кивнул он и спросил: – Прикажете приготовить для вас обед?

– Вуй, вуй, дине, – кивнул Николай Иванович, поняв слово «обед». – А почем у вас обед? Комбьян?

– Кель при ле дине? – пояснила Глафира Семеновна.

– От шести и до двадцати франков, мадам. Могу вам подать шесть блюд. Вы скажите только цену и предоставьте мне угодить вашему вкусу. Надеюсь, что вы останетесь довольны, – старался пояснить француз внимательно слушавшей его Глафире Семеновне.

Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавив:

– Удивительно странный ресторан. Так по скольку франков мы закажем обед?

– Пусть делает за восемь франков. Посмотрим, что такое он подаст на русский вкус, – отвечал Николай Иванович.

Было выбрано и красное вино.

– Et l’eau de vie russe?[533] Vodka? – спросил хозяин.

– Как, и водка есть? Русская водка? Да неужели? – радостно воскликнул Николай Иванович.

Хозяин улыбнулся и молча кивнул утвердительно.

– Так пожалуйста, голубчик! Же ву при. Езжу, езжу за границей и рюмки еще русской не видал. Вот неожиданность-то! В Швейцарии – и вдруг водка! Мерси, мерси.

Николай Иванович протянул даже руку хозяину и крепко пожал его руку.

Публики в зале было очень немного. На другом конце стола сидели две длиннозубые англичанки с пожилым англичанином. Они уже кончали завтрак или обед и ели фруктовый компот, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кроме англичан, сидел за отдельным столиком тощий, как жердь, офицер с рыжими усами в струнку, облеченный в синий мундир с необычайно высоким стоячим красным воротником. Перед ним стояла рюмка ликера и тарелочка с грушей, и он просматривал газету.

– Долго обеда-то ждать, – сказал Николай Иванович жене. – Не спросить ли бумаги и чернил да не написать ли Скрипкиным письмо?.. Напишем так, что будто бы среди снега и льда на Монблане сидим.

– Зачем же это? С какой стати?

– Да так. Пусть их дивятся. С Эйфелевой же башни писали. А тут с Монблана.

– На Эйфелевой башне мы все-таки были, а на Монблан не думаем даже и ехать.

– Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не были на Монблане! Были, да и все тут. Знай наших! А их это все-таки позлит. «Мы же только в Тихвин на богомолье могли съездить[534], а Ивановы вон и на Эйфелеву башню, и на Монблан забрались». Я напишу.

– Как хочешь. Пожалуй, напиши, – улыбнулась Глафира Семеновна.

Была спрошена бумага, конверт и перо с чернилами, и Николай Иванович принялся писать.

– Вот и готово. Всего десять-пятнадцать строк; с нашей стороны это как будто любезность, а между тем это письмечишко до того разозлит Скрипкиных, что они даже поругаются друг с другом от зависти. Ведь Скрипкин-то обещал жену свозить за границу, а свозил только в Тихвин, – сказал Николай Иванович жене и прочел письмо:

«Вот мы и в Швейцарии, любезные Анисим Сергеевич и Марья Ивановна, приехали в Женеву и тотчас же полезли на снеговые и ледяные горы. Теперь сидим на самой главной горе, на Монблане, и пьем пунш, откуда приветствуем вас. Холодина страшная, 15 градусов мороза, так что я и Глафиру Семеновну принудил даже выпить стакан пуншу, чтобы согреться».

– Зачем же ты про меня-то? Уж ври про себя… – перебила его Глафира Семеновна.

– Брось. «Чтобы согреться. Снегу, я думаю, тут аршин[535] на пять глубины, и никогда он не тает. Высота такая, что с горы вниз решительно ничего не видно. Ужасная игра природы. Очень жалеем, что нет