Читать книгу - "Общества Обмен Личность. Труды по социальной антропологии - Марсель Мосс"

сказать, что в душе существуют лишь состояния сознания, «восприятия»; но в итоге он колеблется перед лицом понятия «я»[1155] как фундаментальной категории сознания. Шотландцы[1156] лучше приспособили его идеи к новым историческим условиям.

Только у Канта это понятие обретает точную форму. Кант был пиетистом, сведенборгианцем[1157], учеником Тетенса[1158], слабого философа, но искушенного психолога и теолога; неразделимое «я» он находил вокруг себя. Кант поставил, но не разрешил вопрос о том, является ли «я», das Ich, категорией.

Человеком, который сказал наконец, что любой факт сознания — это факт «я», человеком, обосновавшим всю науку и всю деятельность по поводу «я», был Фихте. Кант уже сделал из индивидуального сознания, из священного характера человеческой личности, условие Практического Разума. Фихте[1159] помимо этого сделал категорию «я» условием сознания и науки, Чистого Разума.

С этого времени революция в менталитетах совершилась, каждый из нас обладает своим «я», эхом Деклараций Прав, предшествовавших Канту и Фихте.

Глава VIII

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

От простого маскарада — к маске, от персонажа — к персоне, личности, к имени, к индивиду и от него — к существу, обладающему метафизической и моральной ценностью, от морального сознания — к священному существу, от него — к фундаментальной форме мышления и деятельности — таков был проделанный путь.

Кто знает, какой прогресс Разума ожидает нас в этом направлении? Какой свет прольют на новые проблемы психология и социология, уже продвинувшиеся вперед, но нуждающиеся в дальнейшем развитии?

Кто знает, будет ли даже эта «категория», которую все мы здесь считаем прочно утвердившейся, всегда признаваться таковой? Она была сформирована только у нас и для нас. Даже ее моральная сила — священный характер человеческой личности — подвергается сомнению, и не только по всему Востоку, который не дошел до наших наук, но даже и в тех странах, где этот принцип был обнаружен. Нам предстоит защищать великие ценности, ведь вместе с нами может исчезнуть Идея. Не будем, однако, заниматься нравоучениями.

Не следует также слишком увлекаться спекуляциями. Скажем, что социальная антропология, социология, история учат нас видеть, как «пробивает себе дорогу» (“chemine”) (Мейерсон) человеческая мысль. Она достигает отчетливого выражения медленно, через века, через общества, их контакты и изменения, с виду — самыми случайными путями. Будем же работать над тем, как нам понимать самих себя, чтобы усовершенствовать эту мысль и выразить ее еще лучше.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Марсель Мосс

СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА БОЛЬШЕВИЗМА

Введение к главе «Выводы»

Эта глава завершает небольшую работу, в которой мы попытались «оценить», как говорил Огюст Конт, а вслед за ним — Ренувье, важное современное событие, а именно большевистскую фазу Русской Революции. Под оценкой мы понимаем просто попытку независимо от какой бы то ни было предвзятой моральной, философско-исторической или политической идеи измерить то, что некое социальное событие вносит нового и необходимого (мы не говорим, хорошего или плохого) в совокупность социальных фактов, частью которой оно является; при этом сами эти факты или системы фактов должны рассматриваться без какой-либо телеологической установки. Насколько большевистский эксперимент, как его называют сами коммунисты, продвинул российское общество к новым формам социальной жизни? В какой мере его результаты позволяют думать, что именно к такого рода формам теперь будут продвигаться наши западные народы? Вот, собственно, все, что мы стремимся извлечь из анализа этой гигантской социальной конвульсии.

Тем не менее, поскольку данная работа относится не к «чистой социологии», а к «политической науке» или, если угодно, к «прикладной социологии», эта «оценка» содержит практические выводы, подобные тем, которых ждет политика; ведь наука может безнаказанно позволить себе медлительность, которая в практической деятельности недопустима. Речь идет о даваемых нами здесь рекомендациях, которые примешиваются к теоретическим наблюдениям, имеющим более или менее общее значение. К ним мы добавляем замечания из области общей политики (кое-кто сказал бы, что это область философии права), но предназначенные для практики. И наконец, мы завершаем принципами, уроками политической методологии, логики политического искусства, которые, на наш взгляд, необходимо извлечь из анализа этого важного социального эксперимента.

Мы надеемся в ближайшем будущем опубликовать эту работу целиком. Да простят нас за то, что мы, не дожидаясь этого, выделили из нее эти страницы, отделив их тем самым от совокупности сопровождающих их доказательств; да простят нас также за то, что мы ограничиваемся указанием того, под какими рубриками эти доказательства будут располагаться по всей работе.

Названия глав помогут понять нижеизложенное.

I. Введение. II. В какой мере большевистский эксперимент был экспериментом и в какой мере он был социалистическим экспериментом? III. Террористическая фаза. IV. Моральное поражение. V. Экономическое поражение. VI. Новая фаза: новая экономика. VII. Политический успех: формирование современного российского государства. VIII. Выводы (нижеследующие).

Выводы

I. Замечания, касающиеся описательной социологии и позитивной политики

По ходу изложения мы сформулировали ряд теоретических и практических выводов из этого обширного исследования большевизма в его первой и второй формах.

Мы вкратце и несколько беспорядочно приводим их здесь, противопоставляя проясненные принципы как большевистским, так и различным политическим теориям. Из этого, в свою очередь, будут сделаны и другие выводы.

1. Вопреки всему реалистическому и эмпирическому облику, который он придает себе, большевизм не является «экспериментом». Это некое событие, фаза русской Революции, или, точнее, наступившие после режима Керенского (первая фаза) ее вторая фаза — «коммунистическая» и третья — «новый этап». Эта революция была непроизвольной. Она родилась из войны, из нищеты и из крушения определенного строя. В качестве Социальной Революции она оказалась потому в наихудших из возможных условиях: она унаследовала разоренное общество. Еще хуже был способ, которым она его унаследовала. Революция явилась результатом разрушительного военного и крестьянского восстания. Но для того, чтобы социалистический строй утвердился практически и основательно, необходимо сначала, чтобы было что социализировать, а этого не было. Необходимо также, чтобы отмеченное унаследование было осуществлено в условиях максимального порядка, а этого не произошло.

Но главное, необходимо, чтобы этот строй был желаемым, чтобы это унаследование было сознательным и было со всей ясностью организовано широкими массами, либо всеми, либо очень значительным большинством просвещенных граждан. Некий строй, даже если он угоден народу, но навязан нации, может сначала быть внедрен, затем принят; он может, наконец, стать социалистическим; но он не является им в самой своей основе, потому что он не является им изначально, в своей