Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

проехала вёрст двадцать пять – тридцать. Снились чудные сны! Дом стоял на площади, в нём было четыре комнаты, кухня, конюшня, хлев для коровы Домахи и стойка для поросёнка. В обнимку с Серёжей ехала Тигричка, она всю дорогу мурлыкала. А за ними шли чёрная с белым корова Домаха и рыжая Никина лошадка Франческа. Он ехал на своём чёрном коне. В доме топились печи…

Андрей снимал Нику с мажары, нёс её в дом.

Глава 8

Пиковая Дама

В Феодосии – с моря норд-ост. Близ Цыганской слободки по горе к водяному бассейну стоит очередь. Меж баб с вёдрами, переговаривающимися и перезванивающимися, стоит каждый день с вёдрами Глеб. В первое время, до холодов, стоял в пиджаке, заботливо заштопанном на локтях. Эти заплаты, должно быть, и молодое, чистое лицо примирили с ним баб, чувствовавших в нём интеллигента: бедность сближает, а вместо дыр – заплаты как-то трогают сердце – интимностью своего вида. Медленно двигалась очередь, ветер крепчал, пробирался в пальто – организм ли слабел или морозы московские легче, чем крымский норд-ост? И времени жаль – идти черепашьим шагом. Но хоть насмешек тут не встретил Глеб – этого в те дни Судьба ему не принесла.

Ирина Ивановна вынимала из Глебовых рук вёдра – как драгоценность: кабы не крошка-дочь, у груди засыпавшая, – о, как девчонка сбежала бы она с горы – встать в очередь (через пять минут вся очередь бы заливалась радостным смехом от её шуток, острот, прибауток… и норд-ост бы стих, как стихал театр, когда она говорила на сцене).

Но крошка уснула, и нужна тишина, и в этой тишине бродит из угла в угол Глеб, думая о том, что же делать. Работы не удаётся найти никакой.

Но он находит работу – подмастерьем на гончарной маленькой фабричке. Хозяева – выжималы, он трудится до пота и приносит домой меньше, чем надо для прокорма семьи. Продают последнее.

Однажды в праздник, когда гончарных работ нет, он проводит на базаре всё утро. Одеяльце, выношенное и невзрачное, чисто выстиранное Ириной Ивановной, две простынки из-под утюга лежат жалкой стопкой всё утро. Затем Судьба вдруг меняет своё лицо: подошедшая женщина покупает всё, не торгуясь, и спрашивает, что есть ещё. Может быть, в доме есть – продажное? Как в гипнозе, он даёт адрес – и прилетает домой сам не свой.

– Что с тобой? – бросается к нему жена.

– Она сейчас будет здесь! – говорит он, весь бледный.

– Кто? Да что с тобой?!

– Она. Дама Пиковая. Моя судьба.

Уже слышались колёса. Коляска? По этим улочкам? Небывало! Но уже кто-то входит на крыльцо.

Прислонясь о стену, скрестив на груди руки, стоял Глеб, глядя на дверь. В комнату вошла молодая женщина. Черноволосая, черноглазая, с орлиным носом, красавица – но что-то зловещее было в ней. Увидев спящую Инночку, она было шагнула к ней:

– Какой прелестный ребёнок!

Но мать, потрясённая видом вошедшей, как птица на защиту птенца, бросилась к дочке.

– Я приехала купить всё, что у вас продаётся! – сказала странная гостья и, не глядя, взяла ей предложенное, вынула из кошелька деньги – и её уже не было в комнате. Стук каблуков с крыльца, звук колёс. (Колёса! По Цыганской слободке? Не поверит никто! Пробуждаясь как от сна, прыгнула к калитке Ирина – улица была тиха и пуста.)

Глеб всё так же стоял, скрестив на груди руки, глядя – вслед.

В следующий приезд в город Андрей Павлович предложил Глебу перевезти к ним в Старый Крым Ирину Ивановну с ребёнком: у них своё молоко, а места в доме хватит: «И вы будете приезжать к нам с субботы до понедельника».

Нелегко было гордецу – согласиться. Но отказать жене и дочери в том, чего он не мог им дать, – в сытости и комфорте, – права не было. Он согласился. И так был гостеприимен, благороден и прост его новый друг, что приезды в Старый Крым стали веселы и естественны, как праздник. И Глеба ждал весь дом.

В этом человеке тяжёлого духа жил и противоположный – детский светлый и лёгкий дух. В атмосфере тепла, радости встреч и общности вкусов, среди бесед о любимых книгах он оживал и делался, как ребёнок. У чужого, но близкого очага, где он был драгоценный гость, он отогревался от мрачного чувства Судьбы, его обнимавшего. И для всех, в этом доме поселившихся, субботы и воскресенья приездов Глеба стали самыми весёлыми днями.

Инна росла и день ото дня хорошела. Шестилетний брат заливался возле неё смехом. Осень уступала место зиме. В доме был уют и свобода от посторонних, в нём селился счастливый Диккенсов дух.

Полтора года назад Глеб был на фронте, год назад – в психиатрической больнице с параличом рук, через полгода – кто знает, – но утро наше, детское, дружеское, – всем юным хочется жить!..

Вечер перед Сочельником. Городок горячо жжёт жёлтыми окнами морозную тьму, как недавно ещё выжигал он себя ими в осеннем тумане! Месяц светло стоит в зелёном сумеречном небе над уютом печных труб, дымов, пора праздничной суеты.

Ника и Глеб идут из церкви, куда ходили за восковыми свечками для ёлки, уже вставленной Микишкой в вырубленный деревянный крест, шестое Серёжино Рождество, первое – Инночки. Колокольный звон отходящей всенощной идёт над ними ритмическим гулом. От ветхих крылечек, от запаха пирогов, от красавиц, укутанных в шали, веет стариной. «Заунывный гудит – воет колокол», – вспоминает Глеб из «Купца Калашникова». Острая жалость к нему, бездомному гордецу, качает Нику. Ей кажется, это пять лет назад, они идут вместе – в гости. В гости к Андрею? Покаяться ему в этом – потом… Лёгкие тени их скользят по снегу, небо – почти темно.

С каждым месяцем происходящее в стране, многим ещё неясное по путанице сообщений и слухов, по разорванности связи между частями страны и между людьми, – становилось Глебу всё более чуждо – с обеих сторон. Ни там и ни здесь он не видел того, что единственно любил, – романтику.

Мировая история – так он чувствовал и говорил – обрекла человека на прозаизм материального благосостояния, требовала от всех – деловитости, приведения себя к одному для всех знаменателю специализации. Со всеми ему становилось не по пути. Он хотел не той свободы, за которую билась одна часть России, воспринимал её недоверчиво. Он, как Дон Кихот, герой его, мог бы жить, зарывшись в тома старинных романов воинственных рыцарских времён. Силы внешнего переустройства мира не