Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

Да, они были вместе – и в этом, Новом – как в дне. Но оно было так далеко от того, что звалось «верой в Бога», «религией», и тем более от каких-то доктрин, диктующих людям модусы жизни, что жило оно и росло, не связанное ни с чем, как, например, музыка, – более всего это походило всё-таки на неё – и жизнь пошла, как шла до тех пор, ничем не облегчённая.

Мать Андрея, так весело, молодцевато, как в дни своей революционной юности, вспомнив крепость, где за народ сидела, покинувшая хутор свой тоже по-рыцарски, – вернувшись, натерпевшись за зиму еды из кулёчков, мешочков, – изменилась. Умудрённая опытом, стала так экономна, что Нике приходилось то и дело останавливать сына, просившего «ещё!». Между Андреем и матерью шли беспрерывные ссоры… Отец не ехал из города вовсе – иронизировал издалека. С Никой её отношения портились. Отдыхали они вдвоём только в огромном саду, ещё весеннем, буйном и свежем…

Отраду Ника находила теперь в совсем новой, незнакомой ей радости – в возобновлённой после операции Андреевой живописи, заворожённо следя за его полотнами, – как художник он рос необычайно. Работа же её была – в Андреевой диете: баланс между послеоперационной осторожностью и заливаньем лёгких жирами. На безоблачном небе их всё крепнувших отношений это было единственное пятно. Самый светлой точкой здесь было его превозмогание себя – есть, когда не хочется, а ему, как многим туберкулёзным, почти никогда не хотелось – санаторный режим по часам его мучил. Лёгкие были потрясены наркозом, мог вспыхнуть такой процесс, который унёс Сильвию, – от неё в семье осталась мраморная колонка, белая, обвитая гирлянда и роза, последняя роза, сорвавшись с обломанной колонны, висела, склонив головку. Такое ждало Андрея? Она кидалась к «союзникам»: маслу, сливкам, яйцам, – как к друзьям, рьяно их подливала, взбивала, подмешивала.

Но, споря с ней, он поправлялся. Это видели все, и это примиряло мать – с жизнью Ники в доме. Если бы она захотела уехать – он бы уехал с ней. Это знали все. Но, видя патологически растущую скупость его матери, Ника стала урезывать себя в «благах жизни». Тогда Андрей переставал есть. В слезах, она порывалась ехать – куда и как без него, не понимая, – его здоровье было возможно в эту пору – только на подножном корму: капитала в семье не было, только хутор. Однажды он сказал матери, что, если это продолжится, он уедет. Суматошная и нелепая, но беспомощная и любящая, она пристыжённо просила обоих остаться. Прокорм Ники и Серёжи в большом богатстве хуторских плодов земли стоил незначительную, малую сумму, а роль её возле Андрея была незаменима никем, и случись ей уехать…

В минуты разумные мать понимала это, обещала Андрею не мучить его этим. Затем, после очередной вспышки, начиналось сначала.

Урожай сада в этот год был невелик и сдан арендатору, старому татарину, хмурому и жадному Богосу. Мать не справлялась с хозяйством, «панич» был на полубольничном режиме – даже ни разу не сел на коня.

Однажды, идя по саду, Ника подняла жёлтое с розовым огромное яблоко. Она любовалась им, ещё не откусывая и только собиралась погрузить в него зубы, когда перед ней внезапно, подняв ветки дерева, появился Богос. Увидев в её руке яблоко, он налетел на неё, как ястреб. Он и был похож на ястреба. Он потребовал назад яблоко. Поражённая, Ника (яблоки ели и свиньи) бросила яблоко, засмеялась и пошла к Андрею. Глупо, но её трясло. Андрей, услыхав, побледнел, потом покраснел так, что она стала его умолять, успокаивать. Зачем она сказала ему!.. Схватив стек, он полетел в сад. Боясь, что он сейчас забьёт человека, она бежала за ним, крича что-то. Вырвать из его руки стек ей не удалось.

Увидев его лицо, Богос стал перед ним, как уже побитый. Андрей кинул стек и, беря себя в руки:

– Ты старый сумасшедший! – крикнул он. – Ты не понял, с кем говоришь! Эта женщина – самый дорогой человек на свете! Что ты говоришь ей – говоришь мне! А она в Отрадном такая же хозяйка, как я! Ей принадлежит в этом саду всё, что она захочет тронуть! Сейчас же перед ней извинишься – тут же, не сходя с места, или я порву договор. Уплачу неустойку – и ты никогда больше не ступишь ногой в Отрадное.

Нике не хотелось слушать, как молил простить его арендатор. Она смотрела на своего друга – так хорош он был в гневе.

– Пойдёмте, – сказала она ему по-французски, – зачем мучить этого старого дурака… Мне важно, чтобы он не налетел на Серёжу…

Андрей Павлович обернулся к Богосу.

– Все живущие в моём доме будут пользоваться моим садом, как я, или найду другого арендатора, поумнее тебя.

Им навстречу шёл, нюхая траву, Гри-Гри, король тигровых котов. Он подошёл, встал на задние лапы, высокие – кошачий зверь, и положил передние на Андреевы бриджи.

– Это он утешает, – сказал Андрей, лаская зверя. – Он всегда знает, когда я расстроен… Это удивительный кот.

Глава 7

Судьба Глеба

К концу лета – они уже снова жили в Отрадном – пришла весть: в Феодосию едет Глеб и его вторая жена, беременная. Ника знала её – они в Москве, в вечер знакомства, до утра просидели в комнате уехавшего в Воронеж, к отцу, Глеба. К утру они уже были друзьями. Ирина Ивановна – актриса, талантливейшая, и красавица, её фамилию на афишах печатали жирным шрифтом, публика валом валила на пьесы с её участием. Это была восходящая звезда. Сходство было в её лице с лицом Веры Холодной, но её лицо было теплей, добрей. Ради ребёнка от Глеба она на годы оставила сцену. В долгом пути в Феодосию их обокрали – в чемоданах с её гардеробом актрисы, сданных на хранение, оказались солома и кирпичи. Но ещё были деньги – во внутреннем кармане пальто Глеба. Он, тщетно пытаясь утешить жену, уложил её в зале ожидания и лёг сам. Было жарко. Он снял пальто и накрылся им. Усталый от длинного тяжёлого пути, он уснул слишком крепко, когда проснулся, не было ни пальто, ни денег. Так они стали нищими в одну ночь.

Этого не знала ещё Ника, приехавшая в Феодосию встречать их. Андрей намеренно отпустил её одну. Но, прожив два дня в своей старой квартирке, она (не дождалась их запоздавшего поезда, – было непонятно, где они, – опаздывая к Андрею на сутки) тронулась в