Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

– Учить нечему, научены! – наглеет нянька. – Как вчерась бельмы глаз закатил под лоб, да как задёргался, я тут с ним одна – думала, со страху пропаду… Мать называется!

– Как вы меня называете – мне нет дела, – в тихом бешенстве отвечает Ника. – Какой был с ребёнком припадок и как вы могли молчать?!

– Потому как вниманья не обращаете. Только и делов слышно – температура, да питанье, да операция, других слов у вас нет, что только один Андрей Павлович…

Подойдя – вплотную:

– Вы будете говорить – или нет?

– Что мне говорить, пусть сам ребёнок расскажет… Голубонька моя, расскажи-ка матушке своей родной, что с тобой вчерась приключилось…

– Не приключилось, – говорит «поперечный» ребёнок, как шутя зовёт его мать, – просто закатились глаза…

– Как это «закатились»? – мать строго, чуть сузив на няньку глаза.

Мальчик глядит на няньку, но глаза няньки опущены.

– Серёжа, говори правду! Что ты чувствовал?

Уже у порога, плача, против чего-то весь протестуя – против матери? няньки?

– Не чувствовал, а…

– А как ножки и ручки задёргались…

Она – няньке:

– Я не вас спрашиваю!

– Кричал «больно»… значит, не сладко было… рази дитё упомнит!..

– Серёжа, мы едем к врачу!

Слёзы – матери, сына; тревога, хмурая, няньки.

Долгий осмотр невропатолога. В той больнице, куда положен Андрей на испытание, чтобы решить, когда операция – отложить ли её до весны.

– Неправдоподобный рассказ. Такой развитой ребёнок иначе бы рассказал. Что-то ваша нянюшка – крутит… Рефлексы – в норме.

Но нянька не сдаётся. Мальчик – отмалчивается. На другой день, придя из больницы от Андрея, мать застаёт ребёнка сильно кашляющим.

– Простыл! Чем на хуторе жить в тепле – по гостиницам разъезжаете!

За врачом. Больница, гостиница. Мечется Ника по лестницам. Подходя к своему номеру, различает голоса:

– Сахар на снег сыпала, не ври, не ври, видел! – кричит, негодуя, Серёжа. – Разве мороженое так делают? Такую машинку вертят…

Мать замирает у двери.

– Окно зачем открывала? И меня не одела… Мама велит – одевать… С подоконника, с грязного, наскребла…

Ника вошла – как ни в чём не бывало. Сейчас уехать она не могла; ждали решения хирурга об операции. Глаз не спускала с няньки, собиралась – на всякий случай – в путь. Но, уйдя в аптеку, она застаёт сына в слезах; он бросается к ней:

– Няня нарочно, я играл, любимую вашу, ещё вашей мамы коробочку, деревянную, жёлтенькую, с фиалкой и с ласточкой. Вы читали там – «Санремо» слово написано. Каблуком! Раздавила… Врёшь, врёшь, молчи, всё скажу! Ты… ты… – Град слёз.

Но нянька уже, вся белая – не ждала, зуб на зуб, лежала на полу, Никой кинутая, и руки её были скручены.

– Ну, сами себя вините… Ребёнка назло простудили? Отжили вы со мной! Андрей Павлович уезжает, мы едем – и Серёжу вы уж не получите. Расплачусь с вами – скатертью вам дорога! Всё!

Операция отложена. В тот же день нянька заболевает. Жар, лихорадка. Её довозят с собой в Феодосию – и сдают в больницу.

Буйно щебечут птицы в ветвях, в которых спал иней, в который раз в этом году весна, а в саду – золотая осень. Крым, ничего не понять…

Никого на набережной! Тесно, рука в руке, как одно, они пролетают у низкой каменной стенки вдоль моря, сын бежит далеко впереди. Они – все вместе – идут в гущу моря и тополей, вглубь, в неизвестность, в беспощадность своей неповторимой судьбы… Андрей Павлович останавливается вдруг, словно подкошенный:

– Я забыл тебе – утром, в больнице мне передали – письмо моей подруги… Его надо нам вместе обдумать. Она едет сюда, ко мне.

(«…Забыл!» – повторяет она, – и чувствует, что она – счастлива.)

– Ты хочешь её приезда – или не хочешь? – отзывается она, как с разбегу. – Говори совершенную правду! Всё пойму – вы семь лет были вместе… Я – не идол из дерева!

– Я хочу быть только с тобой. Её приезд страшен – по последствиям. Я не могу её – бросить! Стать безответственным должником…

– Андрей, ты мне веришь? – говорила Ника, сжав его руку, они всё шагали вдоль моря, оно шло серыми и зелёными полосами. – Она уедет отсюда без ненависти к тебе, без отчаяния… Только дай мне действовать, как я хочу!

– Ты не знаешь её…

– Я её знаю. Я читала её письма, я смотрю на её портрет. Эти длинные и широкие глаза – умны… Вы любили друг друга. Не может быть, чтоб в ней была одна красота – телесная… В ней должна быть душевная красота! К ней я буду в ней обращаться… (Серёжа, не беги по стенке, упадёшь! Иди по ней, но не быстро.) Видься с ней, как хочешь, говори, что хочешь, только не проси её, чтоб осталась. Это самое трудное, знаю. Но оно – неизбежно. Говори о том, что её увело отсюда, – невозможность жить ей с твоей матерью. Остальное предоставь мне!

– Ты не знаешь её. Она дико ревнива. Как только она увидит тебя – ещё до твоего первого слова. («Серёжа, дай руку, – говорит он ребёнку. – Спрыгни и иди с нами!»)

– Не пугай меня, Андрей, не испугаюсь. Не для того я прожила такую жизнь, чтобы не уметь подойти к человеку. У нас есть ещё сутки? Ну, вечер! Тогда – ни слова больше об этом! Идём ко мне, на старое место, на горку, на нашу Цыганскую слободу… Сядем, как сидели на ковре. Отдохнём!

– Ура! – закричал Серёжа.

Номер гостиницы. Вечер. Ресторанная музыка снизу.

Елена. Маленькое, стройное, однако с наклоном к полноте, холёное женское тело. Одно из красивейших лиц, Никой виденных. Глаза – синие, огромные, длинные! Чёрные, волнистые, пышные подстриженные волосы, фарфоровое нежное лицо. И всё-таки неуловимая, но уловленная тень вульгарности (театр?).

Их беседы, вошедшие в ночь, как входит человек в комнату, в душу, – не повторить. Соперничество смято ударом безудержной откровенности и прямоты обо всём – кроме её физической близости с Андреем. С настойчивой добротой показана необходимость подруге Андрея – уехать. Обострения отношений Андрея и матери. (К ней, Нике, тонко пока, но уже тоже цветёт протест матери.) С ней мать вежлива, потому что она «спасла Андрея», уход за ним на ней, Нике. Нужно бережное, настойчивое откармливание, радикальная поправка лёгких, чтобы грудь выдержала наркоз операции. Ника аппендицитом болела; им болели оба её мужа. Значит, все опасности, с ним связанные, она знает. С детства росла в атмосфере лечения туберкулёза, от которого