Читать книгу - "Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э. - Парома Чаттерджи"

именно хотел бы сделать на груди у своей возлюбленной. Опять же для целей нашего исследования неважно, почему такой человек, как Павел, мог писать одновременно на христианские и нехристианские (или, если выразиться более прямо, сексуальные) темы. Неважно также, кем были эпиграмматисты VI века: «настоящими» христианами, язычниками, криптоязычниками или криптохристианами. Однако мне близка точка зрения Алана Кэмерона, утверждавшего, что Агафий и поэты его круга с равной легкостью писали об античных богах и об архангелах и что классическая культура не всегда подразумевает языческую или криптоязыческую идентичность [Ibid.][175].

Для нас, однако, важно, что именно в VI веке набрал силу так называемый культ изображения (об этом говорится в главе I)[176]. Кроме того, если верить источникам того времени, в эту эпоху эпиграмма процветала как в общественных, так и в частных пространствах Константинополя[177]. Описываемые примеры в основном предназначались для чтения вслух. Их перформативный потенциал отсылает к поведению, характерному для авторов и главных героев патриографий. Если человек может остановиться перед мостом, статуей или общественным туалетом, чтобы прочесть про себя и вслух написанную там эпиграмму – или создать свою собственную, – то, разумеется, он может остановиться и перед памятником вроде тех, о которых шла речь в главе 2[178], чтобы попытаться выяснить его историю и смысл.

Кроме того, эпиграммы помогали в написании хроник. В главе 3 упоминаются эпиграммы, включенные в труд Иоанна Малалы, и для нас важно, что Агафий был не только поэтом, но и историком, и в этом качестве взял на себя труд по переписыванию эпиграмм, в которых он видел материалы для своей «Истории»[179]. Итак, эпиграмма была не только средством украшения или выражения эмоций – это был один из инструментов из арсенала историка. Присутствие эпиграммы оживляло и приватные пространства, и общедоступные площади и улицы. Некоторые эпиграммы об Эроте, включенные в Греческую антологию, легко подошли бы к ларцам из кости и слонового бивня, украшенным изображениями путти (см. главу 4), в ничуть не меньшей степени, чем к изображению этого божества на перечнице и ручке сковороды (о чем пойдет речь в разделе «Предметы и изображения»). Из последнего примера мы видим, что эпиграмматист мог черпать вдохновение даже в предметах домашнего обихода. И, что важнее всего, главная роль эпиграммы (как и экфрасиса) связана с калибровкой предлагаемой системы отсчета. Эпиграмма становится «в обязательном порядке подписанной точкой зрения» о том объекте/месте, к которому она относится[180]. Если Агафий и Христодор направляют внимание на конкретные стороны описываемых изображений, избегая других аспектов, то и содержание эпиграммы может радикальным образом переформатировать горизонт рассматривания в соответствии с задачами автора.

Историки искусства и литературоведы погружаются в исследование византийской эпиграммы, чтобы определить тончайшие оттенки ее восприятия, украшения и материальности[181]. Однако фокус внимания почти всегда направлен на эпиграммы христианского характера и эпиграммы-посвящения, написанные в средне– и поздневизантийский периоды, а в особенности – на те, что по-прежнему существуют в совокупности с изображениями, которые им предполагалось сопровождать. Более того, в большинстве таких случаев осознанная игра визуально-литературного мимесиса, столь характерная для эллинистической и позднеантичной эпиграммы, уступает место тропам благочестия и патронажа. В последующих разделах я намереваюсь сравнить эпиграммы, посвященные нехристианским объектам, в особенности статуям, с их христианскими аналогами, чтобы выявить точки сближения и расхождения, а также то, как они повлияли на визуальную культуру Византии до и во время иконоборчества.

Эпиграмма и экфрасис

Первая книга Греческой антологии целиком посвящена христианской тематике. Это утверждается и в лемме: «Пусть первыми будут благочестивые и богоугодные христианские эпиграммы, даже если язычникам это не понравится». Первая же эпиграмма посвящена возвращению икон, ранее убранных еретиками (т. е. иконоборцами). Как отмечают историки, первые три и последние девять букв этой эпиграммы были написаны на апсиде Святой Софии[182]. Получается, некоторые из эпиграмм первой книги были начертаны/выгравированы на предметах материальной культуры. Большая часть «церковных» эпиграмм относится к Константинополю; на втором месте, значительно уступая столице, находится Эфес, Антиохия же в этом сборнике вообще не отражена [Baldwin 1996: 99]. Несколько наиболее длинных эпиграмм посвящены церкви Святого Полиевкта. Наиболее короткие относятся к библейским персонажам и/или их деяниям. Вторая книга посвящена описанию статуй в гимнасии Зевксиппа. Их автор, Христодор Коптский, – это египетский поэт, побывавший в Константинополе в правление императора Анастасия (491–518 годы).

Несмотря на то что первая и вторая книга отличаются временем создания, тематикой и историческим контекстом, их все равно можно сравнить. Как пишет Сквайр, «начиная самое меньшее с эллинистической эпохи в одном и том же свитке оказывались эпиграммы самого разного происхождения» [Squire 2010b: 75]. Эпиграммы из Греческой антологии, утрамбованные в единое тесное пространство, приглашают читателя «мыслить одновременно в сравнении и в совокупности» [Ibid.]. И подобное сравнение приносит весьма интересные плоды. Рассматривая эпиграммы из первой книги, нельзя не отметить особенности тона, обращения и художественного решения, выделяющиеся на фоне экфрасиса Христодора, приведенного во второй книге. Обнаруживается заметная разница: христианские эпиграммы, в особенности те, которые были нанесены на стены храмов, в основном восхваляют патронов, описывают замечательные генеалогии или ярко описывают главных героев – христиан в подобающе благочестивой манере. Описание конкретного объекта и материала, из которого он выполнен, интересует автора гораздо меньше, если вообще интересует. Христодор же, напротив, сосредоточивается на подробном описании и практически не предоставляет информации генеалогического или патронажного характера. Хотя здесь прослеживается сходство с другими образцами позднеантичного экфрасиса (не включенными в Греческую антологию), в ряду других авторов Христодора выделяет его особое внимание к бронзе и ее качествам.

Начнем с эпиграмм, посвященных величественному храму Святого Полиевкта, от которого до наших дней сохранились только руины[183]. Он был воздвигнут в 20-е годы VI века по заказу Аникии Юлианы – одной из богатейших и амбициознейших покровительниц искусств того времени. Внутри этой церкви имелась эпиграмма, включенная в первую книгу антологии. Вероятно, первая половина эпиграммы была высечена в нефе вокруг архитрава, начиная с юго-восточного угла. О том, где находилась вторая половина, известно меньше; можно сказать только, что она, скорее всего, располагалась где-то внутри храма[184].

Мы начинаем на южной стороне нефа, следуя комментариям Мэри Уитби и ее переводу эпиграммы [Ibid.]. Первое же слово первой строки относится к императрице Евдокии: хотя Евдокия первой построила храм в честь святого Полиевкта, ее церковь не была «подобной этой или столь же большой». Не то чтобы Евдокии не хватило ресурсов – но ей было видение, что у потомков эта задача получится лучше.