Читать книгу - "Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд"

Нашему дому лет. Его начал строить мой предок, Джеймс Дэвис в 1820 году. Эти акров были получены им за службу рядовым под командованием генерала Эндрю Джексона. В 1814 году Джеймс Дэвис бился в битве у излучины Хорсшу-Бенд, вырезал индейцев племени крик, чтобы навсегда забрать у них Алабаму... Когда б еще кто вспомнил, у кого сами крики ее отняли...

Дом высится горой побитого временем дерева, старые выцветшие доски будто оловянные, новые - цвета старой слоновой кости. Дом стоит на фундаменте из необработанных валунов - простой, без красивостей, несокрушимый, жилище простых людей.

Возле амбара ржавеют навозоразбрасыватель, сенокосилка, дисковая борона, грабли, тяжелая борона, выставившая зубцы, и дробилка, чтобы смешивать кукурузу и овес для свиней. Досадно видеть хороший инструмент, за которым никто не следит.

За домом, на склоне холма, Бабуля в линялой голубой

шляпе возится в своем огороде, починяя пугало, сделанное из сверкающих алюминиевых противней и больших бутылей из-под «Пепси». Пугало смахивает на чудище, родившееся в мусорной куче.

Пока что единственные арбузы на ферме, что я успел заметить - это дюжина у веранды, где мы когда-то плевались черными семечками.

Моя сестра Сесилия - длиннющая, худющая, кожа да кости, с короткой стрижкой как у мальчика, в джинсах и серой рабочей мужской рубахе, с ниточкой розовых пластмассок на шее, носится по двору. Останавливается, обламывает прутик с мертвого персикового дерева. Хлещет прутом пса:

— Домой, паршивый старый пес!

Пес не отступает, пригибается к земле, скалится, обнажая крупные желтые клыки.

Сесилия бросает прутик, вбегает на веранду и скрывается в доме.

Через пару секунд она появляется снова, захлопывая за собой дверь с сеткой от комаров. Спрыгивает с веранды. Подходит к псу и становится на колени, пихая собаке белую бумажную тарелку. На тарелке три куска колбасы, розовых с черными краями, и половинка белого слоистого домашнего печенья.

Пес медлит.

Сесилия подсовывает псу миску под нос. Она поднимает кусок колбасы и держит его на весу. Пес цепляет зубами мясо и сразу отправляет его в желудок. Пока он доедает мясо и печенье, Сесилия гладит его по голове. Пес отвечает глубоким горловым урчаньем и начинает есть быстрее.

Я говорю:

— Привет, Колосок.

Сисси поднимает глаза, и лицо ее расплывается в улыбке.-Джеймс!

Она вскакивает на ноги и обнимает меня.

Я вручаю Сисси пакет драже. Зажав конфеты в руке, Сисси забирается мне на спину. Я везу ее на спине к дому, а она вопит:

— Ма! Ма! Это Джеймс! Джеймс приехал! Джеймс приехал!

Мама стоит на веранде, заслоняет глаза от солнца веером из картона, недоуменно смотрит на меня, спрашивает:

— Джеймс? Ты?

Бабуля идет с участка к дому.

Перед ужином я отношу сумку в мою старую комнату. Комната все та же, только стала меньше и душнее, и кровать моя - детская какая-то, все так же накрыта пледом с нашитыми вручную лоскутами-бабочками.

Мой микроскоп и мензурки, колбы и пробирки из химического набора покрыты тонким слоем пыли.

В рамочке - фотография Ванессы, школьной моей подруги, с надписью С.Б.О.Н.С.- «Сладкой баловнице одной не спится».

Когда я обучался в Пэррис-Айленде, Ванесса писала свои С.Б.О.Н.С. на обороте конвертов с письмами, которые посылала мне.

Единственное прибавление в моей комнате - фотография из учебки в рамочке. На ней загорелый, страшно серьезный пацанчик в синей парадке. Уши у пацана -как у слона. Раньше она стояла на кофейном столике в гостиной.

На стене — гобелен в рамочке, на нем морпехи на Иводзиме воздвигают христианский крест.

Все книжки на месте, сотни книг. Книжки в мягких обложках на полках из досок от яблочных ящиков. Но книги мне теперь неинтересны. Я тоскую по Хоаби-

ни и рисовым полям. Я тоскую по людям, которым есть что терять. Американцам нечего терять, кроме атрибутов своей американской мечты. За землю, которую превратили в недвижимость уже не стоит драться.

Сев к ужину, мы произносим перед едой молитву.

За ужином я знакомлюсь с отчимом, Обри Бисли. Он худой как жердь, и голова у него лысая как зад младенца. На нем вылинявший синий фартук с нагрудником, рубашки под ним нет. Руки у него тощие, бледные, поросли волосами. В носу -прожилки вен, он слишком часто улыбается и сам не верит ни единому своему слову. Он говорит:

— Я бы тоже коммунистов убивал!

Обри сплевывает жевательным табаком «Булл Дурхэм» и говорит:

— Сынок, я читал письма, которые ты с войны писал. Ну, ты хитро придумал, как от боев отмазаться - писакой устроился. Ловко! Я сам с Большой Войны свалил. Заявил, что спину надорвал. И никто из врачей армейских не смог доказать, что я на самом-то деле не инвалид!

Обри смеется, потом переключает внимание на телевизор, он новый, цветной - его перетащили в столовую на время ужина.

На ужин подают жареного цыпленка - горячего, золотистого, румяненого, и липкого. На столе дымится тарелка зеленой фасоли, слоистое домашнее печенье, горячее - не удержать, густая подливка, вареная картошка, молодые початки желтой кукурузы, мамалыга, фасоль и кукурузный хлеб. Густые запахи, поднимающиеся от еды, одновременно и незнакомые, и привычные.

Ковыряюсь в тарелке.

Бабуля пихает меня локтем, подмигивает:

— У тебя всю дорогу брюхо сыто, да глаза голодны.

Мать говорит:

— Ты бы как-нибудь надел свою армейскую форму и сходил в воскресенье в церковь. Тут все за тебя молились.

Я говорю:

— Ма, я ж только-только приехал.

Бабуля говорит:

— Мальчик мой, а почему ты писал так редко?

Я говорю:

— Занят был, Бабуля. А ты что, читать научилась?

Бабуля смеется.

— Занят, не занят, а время найти всегда можно.

Пинает меня под столом.

— Ешь давай. А то вон какой - кошка и то потолще мышей притаскивает.

Мать зовет Сисси, которая на задней террасе.

— Сисси! Умывайся побыстрей. Давай за стол. Брат домой вернулся.

— Ладно! - откликается Сисси,- Уже иду.

Ма говорит: - Слыхал уже, небось, про Ванессу, девчоночку твою.

— Нет. Как она?

Ма медлит с ответом,- Она замужем, Джеймс, Беременна. Когда сообщили, что ты без вести пропал, она вышла за одного модника. Неделю назад заходила, во вторник. Извинялась. Сказала, что хотела сама тебе рассказать, но боится.

— Чего боится? Меня? Почему?

Ма поджимает губы, - Мы получили письмо... Из Армии...

— Какое письмо? Че там было?

Ма говорит: - Не знаю. Я его куда-то припрятала. А может, выбросила. Там было написано, чтобы мы были очень