Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

(состоящее из представителей духовенства), второе сословие (дворянство) и третье сословие (простолюдины). Если бы все происходило как раньше, то каждое из сословий должно было проверить полномочия своих членов, а затем уведомить другие сословия о том, что они готовы к обсуждению. Однако третье сословие настаивало на том, чтобы все три сословия собрались для этого совместно, намереваясь таким образом превратить Генеральные штаты в единый законодательный орган. В результате возникла патовая ситуация, когда большинство представителей первого и второго сословий не согласились на проведение совместного заседания для проверки полномочий.

10 июня короной был предложен компромисс, предусматривавший создание совместной комиссии по проверке полномочий, состоящей из представителей каждого из трех сословий. Однако третье сословие отбросило это предложение и императивно потребовало от дворянства и духовенства присоединиться к нему. В противном случае третье сословие угрожало применить собственную процедуру для проверки полномочий всех трех сословий. 13 июня часть приходских священников первого сословия перешла в третье сословие. За ними последовали другие священнослужители и дворяне. Укрепившись за счет этих переходов, третье сословие 17 июня 1789 г. в одностороннем порядке объявило себя «Национальным собранием», отменив все законодательные прерогативы, на которых могли настаивать два других сословия в своих отдельных палатах. 19 июня большинство духовенства согласилось на объединение с третьим сословием. 27 июня Людовик XVI признал свершившийся факт, приказав остальным представителям духовенства и дворянства войти в состав Национального собрания, которое, таким образом, было преобразовано в Национальное учредительное собрание, приступившее к разработке новой конституции французской нации.

В период преобразования Генеральных штатов в Национальное собрание было несколько моментов, когда депутаты эмоционально переживали свое единство перед лицом политической неопределенности и риска. Первый из них произошел 20 июня, когда представители третьего сословия обнаружили, что корона без предупреждения заперла их в зале заседаний.

Хотя намерения короны были неясны, члены организации немедленно собрались на близлежащем закрытом теннисном корте. Это сооружение было совершенно лишено удобств, но их волнение и пыл с лихвой компенсировали простоту обстановки. Именно там члены третьего сословия принесли взаимную присягу:

Национальное Собрание, созванное для установления Конституции этого королевства, восстановления общественного порядка и поддержания истинных принципов монархии, считает, что ничто не должно помешать ему продолжать свои обсуждения в любом месте, где оно вынуждено собраться, и что, где бы ни собрались его члены, там и находится Национальное Собрание; Настоящее Собрание постановляет, что все его члены здесь и сейчас дадут торжественную клятву никогда не расходиться и продолжать собираться везде, где позволят обстоятельства, пока Конституция этого королевства не будет установлена на прочном фундаменте; и что после принесения вышеуказанной клятвы все члены поставят свои личные подписи под этим непоколебимым постановлением.

Это публичное, коллективное обязательство бесповоротно направило Национальное собрание по пути создания конституционной монархии, независимо от того, нравилось это Людовику XVI или нет.

Второй момент наступил 23 июня, когда король обратился ко всем трем сословиям на совместном заседании. В своем заключительном слове Людовик XVI приказал сословиям собраться по отдельности и пригрозил роспуском собрания в случае неподчинения. Дворянство и большинство духовенства покинули зал заседаний вслед за королем. Однако представители третьего сословия упорно продолжали сидеть на своих местах. Когда старший королевский чиновник повторил приказ короля, Жан Байи деловито ответил: «Собравшийся народ не может получать приказы». Если Байи просто заявил о самостоятельности Национального собрания, то Мирабо эмоционально взбудоражил депутатов: «Идите и скажите своему господину, что мы здесь по воле народа и что мы уйдем только под ударом штыка». Шумно поддержав ответ Мирабо, депутаты вновь принесли клятву «теннисного корта». Хотя их открытое деизм ставило все третье сословие под удар.

Рискнув, корона признала, что репрессии не решили бы социально-политических проблем правительства.

В течение последующих пяти недель королевская власть во многих провинциях стремительно падала: крестьяне мстили дворянам и священнослужителям, которые долгое время жили за счет их труда. Насилие угрожало общественно-политическому строю, но и вызывало у самих крестьян тревогу, граничащую с паникой, поскольку они часто представляли себе, что теперь на свободе находятся разбойничьи шайки, которые идут по их следу. В период с 20 июля по 6 августа значительную часть французской сельской местности охватило нечто похожее на национальную истерию. Впоследствии это явление получило название «Великий страх».

Это послужило фоном для третьего момента, когда 4 августа и ранним утром следующего дня Национальное учредительное собрание отреагировало на стремительно разрушающийся социальный порядок в деревне и на противоречие между его настойчивым стремлением к политическому равенству и социальным неравенством феодальных отношений. В «электрическом вихре» альтруизма, по словам Мирабо, депутаты от дворянства и духовенства один за другим вставали перед собранием и отказывались от своих притязаний на собственность, привилегии и богатство. Пытаясь превзойти друг друга в своих отречениях, спонтанное эмоциональное облегчение, вызванное их действиями, объединило депутатов в массовом отказе от старого режима. В отдельных резолюциях они провозгласили принципиальное равенство налогообложения и отмену личного рабства. Они также провозгласили, что каждый гражданин будет иметь право занимать государственные должности и пользоваться свободой вероисповедания. Манориальные права также будут упразднены вместе с продажностью. Единственный намек на предостережение состоял в том, что лица, обладающие этими правами или привилегиями, должны были нести ответственность за их утрату.

Все это было сделано довольно бессистемно и должно было быть впоследствии оформлено в виде правильных законодательных формулировок. Этот процесс занял почти всю следующую неделю, в течение которой собрание отказалось от части того, что ранее так эмоционально принимало. Тем не менее, декрет, воплотивший эмоции в закон, начинался следующим образом: «Национальное собрание уничтожает феодальный режим в полном объеме». Это было не совсем так, поскольку некоторые дворянские и клерикальные привилегии остались нетронутыми. Кроме того, король еще не одобрил работу ассамблеи.

Эти моменты, когда страсть увлекала депутатов к принятию принципиально важных и судьбоносных решений, имели несколько причин. С одной стороны, депутаты Национального собрания практически не имели опыта законодательного процесса, характерного для работающей демократии. Они буквально придумывали все на ходу, и многое из того, что они импровизировали, накладывалось на исторические права и привилегии короны. Они также прекрасно понимали, что, даже будучи ослабленной кризисом, вызвавшим создание Генеральных штатов, корона по-прежнему контролировала армию, полицию и тюрьмы. Не было практически никакого различия между тем, чтобы создавать их на пустом месте (как, например, самодекларацию, превратившую их в «Национальное собрание») и грубо нарушать закон. Страсть, с которой они погружались в неизвестность, фиксировала тревогу, вызванную этим фактом, объединяла их, сигнализируя о взаимном обязательстве действовать несмотря ни на что, и объединяла их индивидуальную ответственность в коллективное