Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

class="p1">Наконец, слово сказано: «Мы предлагаем частично уменьшить показ коллекций слепков — показывать их меньше, чем сейчас, — за счет второстепенных вещей. Приблизительно 50–60 слепков уйдут в запас, 300–310 картин будут выставлены».

И под конец залакировать: «Я хочу подчеркнуть то особое значение, которое сейчас приобретает подлинник, уникальное произведение искусства. Во всем мире идет такая переоценка, и этот музейный взрыв, который наблюдается во всем мире, это желание увидеть подлинное, уникальное».

Кто, спрашивается, во всем мире мог поднять голос против этого блестящего плана?

Находчивый академик, завкафедрой истории зарубежного искусства в МГУ и, что существеннее, человек, который на протяжении 15 лет, между 1924 и 1938-м, практически безраздельно властвовал в ГМИИ — в качестве главного хранителя, заведующего картинной галереей и замдиректора по науке, — В. Н. Лазарев начинает с контрвопроса: «А почему французы сделали в Париже музей слепков?»

«Но они, — парирует ИА, — не внесли слепки в Лувр! Я была в этом музее, и там ходили я и еще один человек. А в Лувр ломились очереди!»

«Директор… и большинство коллектива считают, что надо зажимать слепки и разворачивать картинную галерею», — Лазарев бывал в Лувре гораздо, гораздо чаще ИА, знал, что эта фонтанирующая прогрессивными идеями 50-летняя женщина — всего лишь его бывшая студентка, знал, что прав, — и пошел в атаку с открытым забралом: «Но есть и другая точка зрения, в частности та, на которой я стою: мне кажется, что это собрание слепков настолько ценное, настолько систематично и хорошо подобранное…» — что «ужимать» его, да еще «сразу так, с бухты-барахты», да еще ради того, чтобы «развернуть картинную галерею и ужать собрание слепков»?!

Кстати, припомнив опрометчивое замечание И. Е. Даниловой, заявившей на прошлом ученом совете, что «эти слепки можно прекрасно раздать по художественным училищам», В. Н. Лазарев схватился за сердце: «Если замдиректора говорит такую вещь, то честно скажу, что мне становится страшно за судьбу части этого Музея, то есть за собрание слепков, которые здесь находятся: просто страшно становится. ‹…› Можно ли вообще, в принципе, строить новые культурные ценности за счет разрушения старых ценностей?»

«Музейный бум»? «Переоценка»? А знают ли Антонова и Данилова, гнул свою линию Лазарев — сам, слава богу, пока эти две женщины еще пешком под стол ходили, отбиравший картины для выставочного фонда ГМИИ, — что сказал директор Н. Романов своему заму по науке А. М. Эфросу, который, когда в 1930-е ГМИИ получил картины из Эрмитажа, попытался проникнуть «с картинной галереи на второй этаж»? Что? «Он сказал: "Мы получили в наследие такую уникальную коллекцию слепков. Как же мы будем сами ее разрушать?"»

Что следовало бы усвоить его бывшим студенткам (и вот с этого момента возникает ощущение, что дискутирующие намеренно пародируют ренессансный paragone) — так это что Пушкинский «существует как музей для скульптуры»: «здесь соответствующее освещение, здесь соответствующий размер залов, здесь соответствующая высотность, и эти большие залы для экспонирования живописи не годятся, живопись в них будет теряться». И превращать этот Музей «в картинную галерею такого масштаба» неправомерно и неуважительно по отношению к полученному наследию — которое принадлежит далеко не только ИА.

Чей план, стоит заметить, не только невежествен — но и стратегически беспомощен. Сначала вынести слепки, а уж потом настаивать, чтобы ей дали здание под картинную галерею? «Уверяю вас, все очень быстро успокоятся, вы сами успокоитесь очень быстро — и получится так, что вы уже никогда никакого здания для картинной галереи не сумеете получить. Для меня это просто аксиома».

Вердикт: «Простите, Ирина Александровна, но вы действовали как фокусник. Когда вы говорили о разворачивании экспозиции в тех залах, где стояли слепки, то было непонятно, куда слепки уходят… Вы их загоняете в запас, а зачем? Чтобы сделать картинную галерею, "которая будет в целом оставлять любительское впечатление"».

Финальный обмен мнениями напоминает трибунал над Жанной д'Арк в Пуатье, где В. Н. Лазарев играет роль епископа Кошона:

ВНЛ: Ирина Александровна, вы согласны, что музей при постройке новой картинной галереи будет музеем скульптуры?

ИА: Абсолютно!

ВНЛ: Если вы согласны, вы не должны все, что сделано в этом плане, разрушать.

ИА (похоже, уже с истеричными нотками в голосе): Виктор Никитич, моя жизнь в музее — иллюстрация к тому, что я стремлюсь не разрушать!

Трудно сказать, удалось бы ИА избежать мгновенного приговора и мучительного сожжения заживо на костре в скверике перед музеем, если бы не более умеренные коллеги, которые не то чтобы защищали ее, но, по крайней мере, владели риторическим мастерством в достаточной степени, чтобы снизить накал страстей — и объяснить намерение директора разрушить привычный уклад не только гордыней и другими личными причинами. Доцент И. А. Смирнова — завотделом популяризации в ГМИИ, уважаемый искусствовед, вице-президент общества «СССР — Италия» — заверила собравшихся, что «дирекция» не испытывает к слепкам «тайного недоброжелательства» и не покушается на классические шедевры. Искусствовед В. Прокофьев здраво подмечает, что проблема объективная: «…есть три музея, судьба их свела или запихала в одни стены. Один из этих музеев — а именно картинная галерея — должен расти, чтобы жить». Академик М. В. Алпатов, наиболее открыто выступающий за ИА по всем пунктам, включая болезненный «вынос Парфенона», цитирует Андре Мальро: «Что такое античное искусство? Это те залы, в которых никого нет. Вот этого не должно быть».

Следующую битву ИА начинала с других позиций — и коллегам по очередному ученому совету пришлось вплотную столкнуться с тем, как выглядит антоновская политика fait accompli: «лишние» статуи к тому моменту уже вынесли. Из римского зала пропал «ряд голов» — которые, по новым данным, оказались не античными, а XVI века, когда для коллекционеров изготавливались вещи в древнеримской стилистике. Убрали — манкурты! — Фарнезского быка, ансамбль метоп Парфенона — после очень долгих обсуждений, где ИА уполномочили снять одну метопу, «чтобы посмотреть, как она смотрится», — урезали до нуля, ликвидировав, по сути, сам зал Парфенона.

Волюнтаристская авантюра ИА сдвинула баланс ее сторонников и противников в опасную сторону: к последним, возглавляемым непримиримым Лазаревым (чью позицию сформулировал он сам: «Карфаген должен быть разрушен — а Парфенон должен быть восстановлен»), примкнули профессор Колпинский (тот самый, который еще в ИФЛИ водил к этим самым слепкам студентку Антонову) и переметнувшиеся на сторону консерваторов доктор искусствоведения В. Прокофьев, И. А. Смирнова и другие: грозная сила. Так, отвечая ИА, сулящей взамен убранных слепков насытить Музей памятниками археологических раскопок из запасников, И. А. Смирнова резонно заметила, что «эти слова заставляют заподозрить, не хранится ли у нас в запаснике Британский музей… Зачем же дезинформировать общественность?» Ах, значит, новые залы нужны для модернизации экспозиции? То есть будем вешать картины, как сейчас принято,