Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

он решил пойти к той женщине. Снова снять напряжение. Снова получить то, чего я, по его мнению, не могу дать. Злость подступила мгновенно, тяжелой волной. Захотелось кричать, бить стекло, разорвать горло в истерике, но я сжала зубы и удержалась. Между нами ведь ничего нет. Мы не клялись друг другу, не обещали. Никто никому ничего не должен. И все же это знание не облегчало, а только сильнее давило, потому что сердце рвалось на части.

— Мама, смотри! — радостный голосок Леши вывел меня из вязкой тьмы мыслей. Он сорвался с моих рук, побежал во двор, к площадке. Он помчался к качелям и горке.

Я стояла неподвижно, глядя, как мой Леша носится по площадке, радостно смеется, и в этот момент все во мне будто чуть оттаивало. Но вдруг чьи-то сильные руки резко обхватили меня сзади, сомкнулись на животе и прижали к широкой груди. Я резко втянула воздух, сердце ушло в пятки, пальцы сжались в кулаки. Я опустила взгляд и увидела — знакомый перстень, грубая татуировка, черное пальто. Сильное тело, от которого не вырвешься.

— Я ведь просил тебя не шататься по району одной, да еще и с ребенком, — хриплый шепот прямо у уха пробежал током по спине, и кожа покрылась мурашками.

Я хотела сбросить его руки. Эти руки, что еще недавно обнимали другую женщину. Может, только обнимали, а может, и не только. Я схватилась за его запястья, пытаясь убрать их с себя, но он даже не шелохнулся, наоборот, прижал меня сильнее, так что дыхание перехватило. Его грудь плотно уперлась в мою спину, и в следующее мгновение я почувствовала, как он шумно вдохнул, уткнувшись носом в мою шею, втянул мой запах глубоко, будто хотел оставить его внутри себя.

Я растерялась. Злилась, хотела вырваться, хотела крикнуть ему в лицо все, что думаю, но тело предало. Оно реагировало на его близость, на силу его рук, на этот безумный контраст — злость до тошноты и желание до дрожи.

— Как давно ты здесь? — выдохнула я едва слышно, боясь повернуть голову.

— С того самого момента, как вы вышли из подъезда, — ответил он, снова выдыхая горячо мне в шею и кладя подбородок на мою макушку так, будто все это нормально, будто между нами нет войны.

— Мы, видимо, отвлекли тебя, — холодно бросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Я почувствовала, как его грудь позади дрогнула от тихого смешка.

— От чего?

Я сжала зубы, злость накатила волной, сердце заколотилось так, что отдавало в виски.

— От кого, — поправила я его.

Он замер, тишина между нами натянулась, как струна, а потом медленно убрал руки. Я обернулась — и он стоял надо мной, высокий, сильный, с этим взглядом, который не отпускал. Он словно тянул меня к себе глазами, прожигал до костей, искал в моем лице что-то, что сам не мог объяснить. Я знала — сейчас он скажет. Скажет что-то, что разорвет меня окончательно.

Но в этот момент к нам подбежал наш малыш, схватил нас обоих за руки и запрыгал от радости.

— Давайте купим краску! Много краски, и будем рисовать!

Я улыбнулась, нежно глядя на сына, готовая уже мягко объяснить, что это не так просто.

— Лешенька, мы не… — начала я, но меня перебили.

— Да, отличная идея, — спокойно сказал Леха, не отводя от меня взгляда.

И этот взгляд… В нем не было ни привычного холода, ни злости. Там было что-то другое, тяжелое и глубокое. Он смотрел так, будто хотел сказать без слов, что это — семья. Его семья. Что мы — его дом. Но я боялась поверить.

И вот мы уже в магазине, и я смотрю на то, как он — мой Леха — тащит в тележку банку за банкой краски, яркой, дорогой, такую я сама бы в жизни не купила, и еще целую стопку белоснежных холстов, новых, как чистый лист. Малыш пищит от восторга, хватает его за руку и тянет туда-сюда по рядам, будто боится, что праздник вот-вот закончится, а ему еще так много надо успеть. Я иду за ними и вижу, как Леха позволяет ему вечно командовать, соглашается, кивает, смеется низко, с хрипотцой, а потом вдруг садит его себе на плечи, будто маленького царя, и мой сын с этой высоты выбирает машинки, указывая на полки с игрушками.

Я стояла рядом и чувствовала, как внутри все переворачивается. Злость на него за женщину у машины, за его наглость, за то, что держит меня, будто я его собственность. Боль — от того, что я не могу вычеркнуть его из нашей жизни, как бы ни старалась, потому что он слишком нужен нам обоим. И тепло, трепет, который прожигает насквозь, когда я вижу, как мой мальчик сияет от счастья рядом с ним, как держится за его шею маленькими ручками, как смеется так, будто у него есть все, что он когда-либо хотел.

Домой мы шли не в тишине. Напротив — малыш тараторил без остановки, держал нас обоих за руки, крепко, цепко, будто боялся отпустить хоть кого-то. Он рассказывал про своих друзей в садике, про то, как у Павлика новая машинка, а у Светки кукла, которая говорит «мама» и «папа», про то, что он тоже хочет такую краску, чтобы рисовать динозавров. И это было странно — идти так, втроем, держась за руки и слушать этот поток детских историй, будто мы всегда были семьей, будто ничего плохого между нами не происходило, будто мы действительно могли жить вот так, просто, легко, счастливо.

Но каждый раз, когда я поворачивала голову и встречалась взглядом с Лешей, меня снова обжигало — там было слишком много, слишком тяжело, слишком глубоко. И я знала: все это не сказка. Мы живем в мире, где счастье всегда отравлено чем-то горьким.

Мы разложили все баночки с краской, запах ударил в нос — густой, свежий. Лешенька носился по квартире и с каждой секундой становился все печальнее.

— Мы не купили кисточки! Забыли кисточки! — сказал он таким голосом, будто случилась трагедия.

— И ты из-за этого расстроился? — Леша спокойно, но жестко, как всегда, положил точку. — У нас краска крутая, мы и без кисточек справимся.

Он снял пальто, бросил его на диван и остался в черной рубашке. Ткань натянулась на его плечах, и я поймала себя на том, что любуюсь, будто дурочка, вместо того чтобы присоединиться к ним. Села на стул, обхватила колени руками и просто смотрела, как они