Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

левее, левее, — смеясь подсказывала я, наблюдая, как мой Леша, усердно высунув язык, ставит друг на друга разноцветные кубики, будто от этого зависела судьба мира. Башенка шаталась, и я даже сделала шаг вперед, протянула руки, но было поздно — кубики посыпались вниз звонким каскадом.

— Падает! Падает! — весело крикнул он, и сам же расхохотался, как будто это было самое смешное, что можно увидеть в этой жизни. Я сглотнула улыбку, погладила его по голове, чувствуя мягкость его волос.

— Ничего, мы построим новую, — спокойно сказала я.

Но Леша нахмурился, губы сложились в обиженный бантик.

— Не хочу новую, эта была любимая бышинка.

Я чуть не рассмеялась от того, как серьезно он это произнес, будто речь шла не о кубиках, а о настоящем доме, где должна жить его семья.

— А мы построим еще лучше, — тихо успокоила я.

Он вдруг поднял на меня глаза, в которых блеснуло что-то особенное, будто озарение, и сладким голосом, будто проверяя реакцию, спросил:

— А папа поможет нам?

Я замерла. Рука, что все это время гладила его по голове, застыла, сердце на миг перестало биться, а дыхание стало рваным, неровным.

— П… папа? — мой голос предательски дрогнул.

— Да, папа Леша, — уверенно повторил он, даже не заметив, какой хаос вызвал во мне.

Мир внутри перевернулся, будто меня с силой швырнули в ледяную воду и лишили воздуха. Откуда? Как? Я ведь никогда не говорила ему… никогда. Я боялась этого момента, откладывала разговор, считая его слишком маленьким, слишком уязвимым для таких слов. Я не готова была подвести его к мысли, что у него есть отец, а потом снова разбить сердце. Но он… он сам это сказал. Сам сделал выводы? Или Леха… мой Леха, сказал ему? Или ребенок просто видел больше, чем я предполагала, слышал, чувствовал, складывал картинку по кусочкам.

В груди ударилась буря, смешавшая боль, страх и какую-то безумную надежду. Что если он не просто назвал его так, а проверял меня, просил позволить ему это слово? Что если он давно хотел так его назвать, но ждал, как я отреагирую?

Я медленно улыбнулась, хотя губы дрожали.

— Да, малыш… папа поможет построить, — произнесла я.

Леша засиял, так светло и искренне, что я чуть не задохнулась от нахлынувших эмоций. В его улыбке было все: и подтверждение того, что он верил, и просьба о разрешении, и тихая радость, что он угадал?

Я сложила руки на груди, но пальцы дрожали так, будто я только что вышла с допроса, и не знала, куда себя деть. Он назвал его папой. Эти два слова простым детским голосом вырвали из меня больше, чем все крики и ссоры за последние месяцы. Сказал ли он это только мне? Говорил ли так наедине с ним? Я не знала.

Я отошла к окну, распахнула форточку и жадно втянула в легкие свежий воздух. Слишком горячо внутри, слишком тесно в груди. Холод пробрался под кожу, будто хотел успокоить, но лишь сильнее выворачивал. В этот момент у подъезда остановилась черная машина — та самая, до боли знакомая. Сердце болезненно дернулось, в животе завязался тугой узел. Леша.

Я не могу объяснить, что произошло со мной в ту секунду, но будто на мгновение я оказалась дома. Настоящего дома у меня никогда не было — ни с Геной, ни с родителями. Но сейчас… мой сын назвал его отцом, и этот чертов момент сделал что-то с моим сознанием. Может, мы вовсе и не ненавидим друг друга, может, ненависть — это лишь маска, привычка, а правда где-то глубже, там, где слова не нужны, а есть только прикосновения и дыхание. В машине ведь не было только похоти. Я знаю это. Там было больше. Там были чувства, которые мы оба боялись признать. Его руки, его взгляд, его жадный, отчаянный поцелуй. Это было больше, чем просто сорванное напряжение.

И мне вдруг так сильно захотелось, чтобы все оказалось иначе. Чтобы он поднялся домой, и мы вместе строили башенки из кубиков с сыном, смеялись над его серьезными обидами, потом садились ужинать за одним столом, а вечером втроем усаживались перед телевизором, и я засыпала бы у него на груди, чувствуя тепло и уверенность. Господи, как мне хотелось в это верить. Мурашки пробежали по коже от этой картины, от желания, которое я даже себе боялась озвучить.

Но это тепло в следующую секунду сменилось леденящим холодом, от которого меня скрутило изнутри. Леша вышел из машины, обошел ее и открыл дверцу с пассажирской стороны. Изнутри показалась девушка. Я не разглядела ее лица, но видела улыбку — светлую, легкую, искреннюю, такой я давно уже не умела улыбаться. Она поцеловала его в щеку, а он обнял ее и не спешил отпускать, наоборот, держал чуть дольше, чем нужно, медленно, будто нехотя.

Меня затошнило. Я резко захлопнула окно, словно этим могла отрезать себя от того, что только что увидела. Но картинка уже прожглась в глазах, и сердце, только что полное надежд, сжалось до боли, но не окончательной. Нет, смерть была бы милосердием. А это чувство — продолжение пытки. Живи и чувствуй. Чувствуй, как тебе рвут грудь изнутри. Чувствуй, что все хорошее рушится быстрее, чем успеваешь поверить в него.

Почему, когда кажется, что вот-вот станет легче, что жизнь дает тебе шанс, все оборачивается еще хуже? Почему надежда всегда оборачивается ножом в спину?

Я провела усталыми руками по лицу, пальцы словно соскребали не грязь, а то липкое ощущение безысходности, что прилипло ко мне намертво. Может, так и есть — безвыходность. Мы с ним будто замкнуты в этом проклятом круге: шаг вперед, два назад. И в этих рывках, в этих постоянных качелях я теряю себя. А может, он не врал, когда говорил, что все, что случилось между нами в машине, — это просто снятое напряжение, грязный способ выплеснуть накопившееся. Может, и правда, у него кто-то есть. Та, что целует его в щеку, та, с кем он задерживается в объятии. Та, кто для него легче, чем я.

Резкое желание ударило в голову — уйти. Просто уйти. Не видеть его сегодня. Хотя бы сегодня. Дать себе передышку от этой постоянной боли, от сомнений, от чувства, что я всегда лишняя. Я одела Лешу, завязала ему шарф, поправила шапку, и мы вышли во двор.

Воздух был холодный, обжигающий, и этот холод будто немного вытряхнул из меня дурные мысли. Мы не встретили его у подъезда. Не было и машины. Видимо,