Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

знать, что он рядом и останется. Но я молчала. Потому что я боялась. Я бы рассказала ему про Андрея, про ту гребаную тень, что снова нависла над моей жизнью, но что если все повторится? Что если он снова сорвется, убьет ради меня? Он ведь уже сел из-за меня — пусть срок был не самый большой, но все равно это было клеймо, и он его несет. Я не переживу, если он снова вляпается в кровь из-за меня. И в то же время я знала — нашему сыну грозит опасность, и Леша должен знать. Я не могу быть в этом одна. Но как же страшно. Я снова посмотрела на него. Почему он такой красивый, будто сошел с обложки, а внутри — камень, холод, злость. Ах, Леша… почему все так. — Леш, — едва слышно позвала я. Его пальцы крепче сжали руль, костяшки побелели. — Это ничего не значило, да? — хрипло, почти насмешливо сказал он, не глядя на меня. Мои брови взлетели вверх. — Что? — Ну ты ведь именно это хотела сказать, нет? Было бы в твоем стиле. — Его голос звучал так, будто каждое слово — удар. Ну почему он такой? Почему каждую секунду он ранит меня, а я все равно хочу держаться за него. — В моем стиле? С чего вдруг это в моем стиле? — мой голос дрогнул, и нежность, что была мгновение назад, испарилась так же быстро, как появилась. Снова холод, снова ледяная стена между нами. — Потому что из нас двоих это ты та, что постоянно дает заднюю, — его губы искривились в усмешке, глаза сверкнули мраком. — Стоит только запахнуть жареным, и ты первая бежишь.

Он говорил так, будто решил ударить первым. Напасть на опережение. Будто ждал, что именно это я и скажу. Или… хотел, чтобы я это сказала. И от этого было еще больнее.

Возможно, стоит отложить разговор про Андрея до дома. Не время, не место. После его слов я и думать об этом не могла, внутри все перекрутилось, сжалось в комок. Я сжимала края юбки, ногти впивались в ткань, и все же выдохнула:

— Нам нужно это обсудить…

— Что обсудить? — его голос был холодный, как сталь, будто мы говорили не про нас, а про прогноз погоды.

— То, что только что произошло, — едва слышно сказала я, и в этот момент он фыркнул.

— Называй вещи своими именами. Мы сняли напряжение, трахаясь на заднем сиденье. — Сказал спокойно, почти безразлично, как будто речь шла о сделке на рынке.

У меня загорелись щеки, горло пересохло. Сняли напряжение. Вот так, просто. Как будто я для него — способ выдохнуть после тяжелого дня.

— Ты ненавидишь меня, — вырвалось у меня вслух, и я даже сама удивилась, насколько тихо и в то же время отчетливо прозвучали мои слова.

Он не повернул головы, не посмотрел на меня, взгляд был устремлен в дорогу, будто меня вообще не существовало рядом. Говорил со мной с тем же холодом, как говорят с чужой женщиной, с той, кого снял на ночь и уже не помнит ее имени.

Я уставилась на его шею. Вена под кожей наливалась кровью, пульсировала, предательски выдавала то, что за его спокойствием скрывался бурлящий, чертов ад. Машина чуть ускорилась, двигатель зарычал, и я невольно вжалась в кресло, но через пару мгновений он резко сбросил скорость. Он будто удерживал себя, держал за горло собственный гнев.

И тишина. Только рев двигателя, только мое сбивчивое дыхание и гул крови в ушах. Я ждала хоть какой-то реакции, хоть одного слова, хоть намека, что я ошибаюсь. Но он молчал.

Через несколько минут машина остановилась.

— Мы приехали, — сухо сказал он.

Я повернула голову к окну и увидела перед собой шестиэтажное серое здание. Мы приехали забрать Лешу. И он так и не ответил. Не сказал ни «да», ни «нет». И этим молчанием он подтвердил мои догадки.

Леха

— Эти черти кружляли вокруг северного района Зареченки, — сказал Костя, затягиваясь сигаретой. Дым вырывался из его рта ленивыми клубами, но глаза были внимательные, цепкие, будто он снова стоял не в этой тесной комнатухе, а на улице под фонарями, где каждое движение могло решить, кто уйдет на своих двоих, а кто — в мешке. Он листал измятые бумажки, исписанные кривыми схемами и стрелками, словно школьные конспекты, только вместо формул — фамилии, прозвища и черные пятна на карте района.

— Как в старые добрые, — протянул Серый, откинувшись на стул. Он сложил руки на груди и щурился, как будто смотрел сквозь стены. — Псы всегда держатся за свою территорию.

— Думаешь, это те же? — спросил я, наклонившись ближе.

— Не все, — покачал головой Костя. — В девяносто первом их разогнали лифицкие. У них тогда крыша поехала, хотели объединиться в общак, но вместо дисциплины там началась вакханалия: резня, пьянь, каждый второй пытался доказать, что он пахан. Они жрали друг друга, как стая собак. Быстро все развалилось. Но я уверен, что несколько из них все же прилипли к северным, те выживальщики всегда как тараканы.

Я хмыкнул. Про эти войны я слышал краем уха, но никогда не вникал. Меня в то время гнобила своя реальность, своя тюрьма, свои долги. Район жил сам по себе, я — сам по себе. Но теперь это прошлое снова выползло наружу, как гниль под слоем асфальта.

— Мне нужны имена, — сказал я, потерев лицо ладонями. — Не стрелочки, не догадки. Имена тех, кого вы видели или слышали.

— Имена… — протянул Серый, ухмыльнувшись. — Ты ж понимаешь, что их все равно пол-Зареченки только по кличкам знает. Легче уж погоняла.

— Ну так погоняла, — резко бросил я, чувствуя, как внутри нарастает злость.

Злость не только на них, на этих ублюдков, что снова полезли в мою жизнь. А на себя. Потому что пока они чертили эти схемы, я думал не о врагах, а о ней. Сука, о ней. О Кате. Мне мало ее. Мне мало того, что случилось в машине. Мне нужно больше — каждую секунду, каждый взгляд, каждый стон. Я прокручиваю в голове ее дыхание, ее тело, и у меня в штанах тут же становится тесно. Я сижу, слушаю Костю, а член дергается, как бешеный, от одного воспоминания. Это сводит с ума.

А больше всего убивает даже не это, а то, что нас ест изнутри — разговоры. Ее слова в машине до сих пор стоят в ушах. Я даже не знаю, что она хотела обсудить. Но первая мысль была — она