Читать книгу - "Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума"

поездом его отправили в Освенцим. Когда я читал про Махиэля, фамилия ван Кревельда показалась мне знакомой. Потом я понял, что это близкий друг моего деда, тоже педиатра, что придавало этой гротескной истории леденящее ощущение близости.

Вайнребу повезло, когда он прибыл в Вестерборк как заключенный с пометой S. Вряд ли заключенные приветствовали его как героя, как он пишет. Многие утратили к нему доверие после того, как немцы уничтожили его первый список, это называлось geplatzt, когда что-то «лопается», как мыльный пузырь. Дети в лагере пели такую песню:

Кто такой Вайнреб? Вайнреб – Швайнребб.

Вайнреб – друг властей в Гааге.

Кто такой Вайнреб? Вайнреб – Швайнребб.

Вайнреб помогает евреям из Португалии

уехать в Прагу[123].

К счастью, жене Вайнреба Эстер удалось получить в лагере работу. Наличие работы, пусть даже номинальной, но с должностью, подразумевало временную отсрочку депортации. Те, кому позволяло здоровье, готовы были на все, лишь бы получить работу, что открывало всевозможные пути для коррупции. Благодаря полезным знакомствам среди влиятельных людей в Вестерборке Эстер добилась, чтобы мужа перевели из карцера в госпиталь, что позволило аннулировать его статус S. Судя по всему, в Вестерборке медицина была на превосходном уровне, ведь среди заключенных были многие из лучших голландских и немецких врачей, в том числе доктор Шпаньер, который лечил и Геммекера. (Оба были из Дюссельдорфа. Доктор Шпаньер пережил войну и продолжил лечить Геммекера в их родном городе, после того как бывшего коменданта освободили из заключения.) Лечение тех, кто приговорен к смерти, – еще одна особенность нацистской фикции в Вестерборке. Вайнреб утверждал, что кормили в больничном бараке хорошо.

Выписавшись из госпиталя, Вайнреб стал довольно внимательно наблюдать за своими сокамерниками. То, что его с женой и детьми еще не отправили в Польшу, по-видимому, было заслугой связей Эстер: как и все остальные отвратительные задачи, списки депортируемых должны были составлять сами заключенные. Это создавало враждебную иерархию в лагере, которую Вайнреб со своим природным социальным чутьем мог описать как никто другой. Верхушку пирамиды составляла элита из немецких евреев, большинство из которых находились в лагере с 1939 года. Вайнребу они представлялись надменными, упивающимися своей ограниченной властью, почти как юденрат. Немецкие евреи, в свою очередь, смотрели сверху вниз на бескультурных евреев-пролетариев из Восточной Европы и Голландии. У некоторых бедняков было хоть какое-то представление об иудаизме. По мнению немецких евреев, у образованных голландских евреев не было ни традиций, ни утонченности их соплеменников из соседней Германии. В известном смысле, кто-то вроде доктора Шпаньера, вероятно, казался ближе к коменданту лагеря, чем говорившие на идише амстердамские евреи, торговавшие на рынке по воскресеньям солеными огурцами. Социальный статус Вайнреба трудно было классифицировать. Родом из Восточной Европы, он скорее отдавал предпочтение немецким, нежели голландским евреям. В конце концов, самого себя он считал человеком высокой культуры. Его оценка местной лагерной элиты звучит довольно справедливо: «Немцам было комфортнее с теми, кого они понимали, кто знал в лагере каждый уголок, кто создал администрацию и руководил ею. По-человечески немцы не были ни лучше, ни хуже голландцев. Они просто иначе разговаривали»[124]. Но это не мешало голландским евреям считать немецких евреев заносчивыми сторонниками немецкой дисциплины.

Вайнреб не был бы Вайнребом, если бы не стал вскоре закадычным другом самого коменданта, по крайней мере судя по его собственным воспоминаниям. Он действительно мог раз или два видеть его. Геммекер заявлял после войны, что слышал это имя, но не помнил никаких продолжительных бесед с Вайнребом. Их встреча действительно могла произойти в июне. Как раз тогда один из приспешников Коха, голландский коллаборационист Болланд, появился в лагере вместе с одноглазым амбалом-немцем Лемке, чтобы увезти Вайнреба обратно в Гаагу. По словам Вайнреба, передача состоялась в кабинете Геммекера. Комендант весьма учтиво представился, пожал руку своему заключенному и сказал: «Так вы Вайнреб, тот самый Вайнреб»[125].

Это могло произойти, хотя Геммекер не имел обыкновения говорить напрямую с евреями, за исключением своего врача и, возможно, отдельных знаменитых актеров или музыкантов из Германии. Как бы то ни было, Вайнреб вскоре вернулся в «Оранский отель» в Схевенингене, оставив жену с детьми заложниками в Вестерборке (один их сын, Давид, умер там от воспаления легких, невзирая на все старания врача). Вернувшись в свою прежнюю камеру, Вайнреб ожидал худшего. Он думал, что его расстреляют в дюнах за тюремными стенами. Зачем же еще было вызывать его из Вестерборка?

Тем не менее вскоре он напишет жене письмо о том, как хорошо с ним обращаются в тюрьме. Ему подавали особую еду, что ему очень нравилось. «Может, еда и не самое главное в жизни, – писал он, – но хорошей сытной пищей пренебрегать нельзя. Особенно сейчас. Я соскучился по сладкому. Но это подождет»[126].

Через несколько месяцев, в ноябре, Эстер с детьми освободили из Вестерборка, и семья переехала в новый, хорошо, даже шикарно обставленный дом в центре Гааги. Они могли приходить и уходить когда вздумается, от них не требовали даже носить страшную желтую звезду. Чем же можно объяснить это чудесное превращение, неслыханное в оккупированной стране, где свыше семидесяти процентов еврейского населения так и не вернулись из лагерей? Версии, опять же, очень сильно расходятся. То, что произошло, не просто предмет для интерпретации, но и вопрос, кому верить: Вайнребу или практически всем остальным.

Версия Вайнреба – длинная, подробная и странная. От этого она не становится непременно неправдоподобной. В то время творилось много странного. Вайнреб начинает с описания своего путешествия на поезде из Вестерборка в Гаагу с Болландом и Лемке. Болланд был одним из тех продажных голландских громил, которые были бы обычными бандитами, если бы их не наняли немцы. Вайнреб был удивлен новыми нотками вежливости, даже дружелюбия у его конвоиров из СД. От вызывающей дерзости не осталось и следа. Они даже купили себе билеты, вместо того чтобы потребовать их у какого-нибудь несчастного станционного служащего. Вайнреб связал это со все более мрачными перспективами Германии в войне. «С января и до нынешнего момента произошел Сталинград»[127], – писал он, также «шли бои на Сицилии. Русские продвигались вперед, бомбардировки в Германии происходили все чаще и разрушительнее». Болланд намекал, что появились новые схемы, благодаря которым Вайнреб сможет искупить вину за то, что обманул СД. Что за угрозу скрывало это дружелюбие?

Что предлагал Кох: Вайнреб, очевидно, пользовался доверием в обширной сети еврейского подполья. Он обладал знаниями и незаурядным интеллектом, чтобы