Читать книгу - "Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума"

приказывал юноше лаять, ходить на четвереньках, вылизывать из миски остатки его еды. Когда у него бывали гости, рослые мужчины в форме СС или голландской полиции, Шеллевис залезал под стол, чтобы его могли использовать как подставку для ног. Юношу поражало, что люди вели себя так, словно держать в доме человека-собаку в порядке вещей.

Другим его сокамерником был амстердамский еврей из рабочего класса по фамилии Блик. Он знал о Вайнребе все и говорил, что никогда не верил в его так называемые списки. Как могли немцы поверить таким небылицам? А теперь сам великий Вайнреб сидел с ним в тюрьме, ну что ж… Нет, затея изначально была сомнительной.

Вайнреб был глубоко оскорблен. Вот, думал он, «подлинный глас народа». Когда есть шанс заработать, тебе улыбаются в лицо, а теперь злорадствуют из-за неудачи: «Вот ради кого я так старался, рисковал жизнью своей семьи, своего родного деда. И все ради этих торгашей, этих подлых созданий. Теперь они рады, что были правы, насмехаются над моей судьбой»[121].

Обе истории звучат вполне правдоподобно.

В мае Кох решил, что Вайнреб ему больше не нужен. Он исчерпал свою пользу для СД. Или, как говорил сам Вайнреб, его мучители не заставили его изменить показания и просто сдались. Как бы то ни было, его отправили в Вестерборк с пометой S, Strafe, «наказание». Это означало, что к нему будут относиться как к последнему отребью, а скорая отправка в Аушвиц или Собибор – решенное дело.

Вестерборк построили в 1939 году как лагерь для евреев – беженцев из Германии, с 1933 года границу пересекли около 50 тысяч евреев. Он расположен в одном из самых унылых районов Нидерландов, холодном, сыром, где дуют сильные ветры, из-за которых лагерь заносило грязью с болот. От дождя тропинки между хлипкими деревянными бараками превращались в моря грязи. Главную дорогу заключенные называли «бульваром Горя». Летом повсюду роились мухи – они залетали в глаза, в нос, в открытые раны, кишели в еде, в кроватях, в запасах воды.

Летом 1942 года в лагерь, рассчитанный менее чем на тысячу беженцев, втиснули свыше 10 тысяч голландских евреев. Теснота была катастрофическая. Евреев из Амстердама, Гааги и других мест свозили сюда в битком набитых поездах. Об их прибытии и отправлении возвещал пронзительный свисток. Над голодными, растерянными, грязными заключенными, многих из которых схватили посреди ночи в одной пижаме, издевалась голландская военная полиция, немецкая «зеленая полиция» (она так называлась из-за цвета формы) и еврейская полиция лагеря, которую отобрали, чтобы она поддерживала строгую дисциплину среди таких же евреев-заключенных, как и они сами.

В Вестерборке царили безнадега и теснота, но те, кого ссылали сюда на несколько дней, недель, месяцев, а порой и лет, молились, чтобы им выпал шанс задержаться здесь хоть немного. Пусть они и не знали достоверно, что ожидает их в Польше, их знаний хватало, чтобы находиться в постоянном ужасе. Утром по вторникам на восток, как часы, отправлялись сначала обычные поезда третьего класса, потом товарные вагоны, после того как накануне ночью объявлялись списки депортируемых, известных как «транспортный материал». В каждом отправлении должно было быть до тысячи человек всех возрастов, в том числе больные и немощные.

Списки, бесконечные списки, из-за которых нужно было отстоять очередь, расписаться, заплатить, чтобы в них не попасть, заплатить, чтобы в них попасть, – это если у вас оставались какие-то деньги, после того как нацистский банк присвоил все сбережения заключенных. Был так называемый палестинский список, для евреев-сионистов, которым в обмен на немецких заключенных могут разрешить уехать в Палестину. Никто из них до Палестины не добрался. Большинство оказались в Польше или в Берген-Бельзене, лагере, где Анна Франк, находившаяся перед этим в Вестерборке, умрет от тифа. Был список Кальмайера, по фамилии немецкого юриста Ганса Георга Кальмайера, определявшего, кто еврей целиком, кто наполовину, а кто только на четверть. Были еще списки Вайнреба, которые добрались до Вестерборка. Пока они существовали, у кого-то оставался шанс, что их депортацию хотя бы отложат. Большинство людей из этих списков все равно в итоге были убиты.

Комендант Вестерборка Альберт Конрад Геммекер был абсолютным владыкой своего маленького феодального владения. Всегда безупречно одетый, Геммекер, до войны младший офицер гестапо, считал себя джентльменом, который знал к «своим евреям» подход. Красивый, с напыщенными манерами героя немецких оперетт, он редко повышал голос, часто улыбался и любил ходить на представления, которые устраивали «его евреи»: среди них встречались звезды довоенных немецких и голландских театров и концертных залов. Через этот лагерь прошли некоторые из лучших берлинских комиков и артистов варьете и ведущие музыканты амстердамского оркестра Консертгебау. В честь отправки сорокатысячного еврея в Польшу в лагере устроили специальный гала-вечер с музыкой и театральными выступлениями.

Геммекер гордился образцовым порядком в лагере. Загружая до 100 тысяч евреев в поезда, которые отправлялись на восток, он стремился к максимальной эффективности при минимальной шумихе. Вестерборк был таким же фальшивым и фантастическим предприятием, как идеальное многорасовое марионеточное Маньчжоу-го, – только более смертоносным. В этом последнем пункте перед массовым уничтожением, которое, разумеется, называлось не массовым уничтожением, а Arbeitseinsatz – буквально «нарядом на работу», – царила квазинормальность. Евреев отправляли в Польшу якобы на работу. В Вестерборке проводились футбольные матчи, концерты, были прекрасные зубные врачи, цеха, почта, школы, йешива и даже синагога. Этти Гиллесум, которая написала знаменитый дневник о Вестерборке, там познакомилась с Вайнребом и отзывалась о нем вполне положительно, писала в письмах, что многие девочки-подростки были даже тайно влюблены в Геммекера, улыбчивого «джентльмена-преступника»[122].

Гиллесум выехала из лагеря в сентябре 1943 года. Дети пели, когда садились на поезд, махали на прощание родным и друзьям, которые почти все должны были вскоре последовать за ними. Через два месяца Гиллесум погибла в Освенциме.

Как большинство тех, кто обладает безграничной властью над другими людьми, Геммекер бывал непредсказуем. Но эти капризы были вообще свойственны странной фикции, составлявшей значительную часть нацистской машины убийств. Он любил выставлять напоказ свою любовь к маленьким детям. Когда мать новорожденного Махиэля втолкнули в товарняк, а едва дышавший младенец остался в лагере, Геммекер попросил знаменитого еврея-педиатра Симона ван Кревельда сделать все возможное, чтобы спасти ребенка. Для этого из Гронингена специально заказали инкубатор. Геммекер ежедневно навещал мальчика, чтобы удостовериться, что тот идет на поправку. Он отдал свой лучший «Хеннеси» для приготовления лекарства, которое предложил ван Кревельд. Наконец, ко всеобщему облегчению, младенец начал набирать вес. Когда он весил шесть фунтов, Геммекер решил, что Махиэль готов к наряду на работу. Следующим