Читать книгу - "Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен"

(Zweck), а второстепенные предложения (Nebensätze) всегда присоединяются к главным, к которым непосредственно и относятся, – эта расстановка, без сомнения, почти никогда не подойдет поэту»[147].

Намеренное использование философской терминологии (Grund, Werden, Zweck) подсказывает, что, хоть речь и идет о поэтическом принципе, в его изложении присутствуют логическая и онтологическая составляющая, словно Гёльдерлин пытался каким-то иным образом, не прибегая к логике, описать способ связывания мыслей между собой. Так или иначе, чтобы выразить всю сложность этого явления, недостаточно понятий из области синтаксиса и грамматики. То, о чем рассуждает поэт, не просто отсутствие связности (Zusammenhangslosigkeit), а скорее более сложная форма единства, которую сам он называет «более бесконечной связностью» (unendlicher Zusammenhang) или «бесконечным единством» (unendliche Einheit).

Если ознакомиться с его длинным неоконченным эссе «Развитие поэтического духа», можно обнаружить, что Гёльдерлин неуклонно возвращается к вышеуказанной теме. В этом тексте связность рассматривается как проблема отношений между «гармоничным единством» (harmonische Einigkeit) и «гармоничной сменяемостью» (harmonische Wechsel), то есть с одной стороны находится единство и тождество поэтического духа, а с другой – множество противоречий, в которых он выражает себя. Под действием этого разделения он может потерять свою цельность и полноту, превратиться в пустую бесконечность, совокупность разрозненных фрагментов: «Если он доходит до того, что в его деятельности равно участвуют гармоничное единство, смысл и энергия, а также дух гармонии в целом и, помимо этого, гармоничная сменяемость, необходимо, чтобы то, что едино по своей сути (das Einige), не уничтожилось само собой (в той мере, в какой оно может считаться самостоятельным), поскольку оно неопределимо (Ununterscheidbares); чтобы оно не превратилось в пустую бесконечность (leeren Unendlichkeit) или же не потеряло свое тождество из-за постоянной смены противоположностей (какими бы гармоничными они ни были) и, как следствие, не перестало быть цельным и единым (Ganzes und Einiges), не распалось бы на бесконечное множество разрозненных фрагментов (почти что на отдельные атомы); я считаю необходимым, чтобы поэтический дух в своем единстве и гармоничном развитии полагал себе бесконечный горизонт видения, чтобы в своей деятельности он даровал себе такое единство, в котором будет двигаться вперед и назад в процессе гармоничного развития и сменяемости и, благодаря своему постоянному и особому взаимодействию с этим единством, обретал в сменяющихся противоречиях связность и тождество (Zusammenhang und Identität) (не чисто объективные для внешнего наблюдателя, но прочувствованные и ощутимые); его главная задача – сохранять в этой гармоничной сменяемости некую ось, или память, дабы дух по-прежнему присутствовал сам в себе не только время от времени, а постоянно, в разные моменты и разных моральных состояниях (Stimmungen), так же как он полностью присутствует в себе в бесконечном единстве (unendlichen Einheit) – одновременно как в точке разрыва единого в том, что оно едино, так и в точке объединения единого в том, что оно противоречиво, и, наконец, где оно и то и другое вместе (beides zugleich); таким образом, в этой точке гармонично противоречивое не воспринимается ни как противоречивое в едином, ни как объединенное в противопоставленном, но оба эти начала содержатся в Одном; оно же ощущается как объединенно и неразделимо противоречивое, а поскольку оно ощущается, его можно помыслить»[148].

В этом длинном предложении, написанном как будто на одном дыхании, Гёльдерлин пытается ни много ни мало вообразить, как совместить противоречия (то есть единство и множественность противоположностей, на которые распадается поэтический дух), при этом не разрешая их конфликт диалектически, посредством синтеза, то есть по гегелевской модели. Здесь обе составляющие скорее совпадают, в то же время оставаясь неразделимыми, как у Беньямина в «диалектике бездействия» (Stillstand). «Поэтическое тождество, – заключает Гёльдерлин, – никогда не сводится только к тому, что противопоставлено единству, но никогда не становится только взаимосвязью и единством противоречивого и сменяющегося: противоречивое и единое в нем неразделимы (unzertrennlich)»[149]. Здесь, как и в эссе «Суждение и бытие», речь идет о необходимости отменить предложенный Фихте способ примирения противоположностей посредством мышления, и поэт ясно дает это понять несколькими строками ниже: «Если в нем [в бесконечном единстве] объединенное и противопоставленное неразрывно связаны и составляют одно целое, оно не может представляться разуму ни как противопоставляемое единство (entgegensetzbares Einiges), ни как объединяемое противоречие (vereinbares Entgegengesetzes), а потому не представляется ему никоим образом или же исключительно в виде совершенного ничто, бесконечного бездействия (unendlichen Stillstands)»[150].

Гёльдерлин оперирует иными представлениями о постоянстве и связи, и это очевидно из тех выражений, к которым он прибегает в этом своем тексте (Zusammenhang und Identität, unendlich einiger und lebendiger Einheit), равно как и в некоторых других. Например, в эссе «О религии», где он ставит вопрос о «более возвышенной и бесконечной связности» (höherer und unendlicherer Zusammenhang), или же в одной из заметок о Пиндаре («Бесконечное», Das Unendliche), где говорится: «Два понятия, бесконечное и связанное (unendlich… zusammehängen), находятся в постоянном взаимодействии (durchgängiger Beziehung) и навечно объединены»[151]. Стоит отметить, что Гёльдерлин несколько раз употребляет выражение «более бесконечное», как будто пытается парадоксальным образом противопоставить два типа бесконечности[152]: «живую» и «пустую» (leere Unendlichkeit), или же «мертвую и смертоносную» (tote und tötende Einheit). Он определяет пустую бесконечность как нечто, состоящее из бесконечного множества разрозненных элементов, похожих на «отдельные атомы», и противопоставляет ей другую бесконечность, «цельную и единую», чем, как кажется, предвосхищает теорему Кантора, который различает счетную (или всюду плотную) непрерывность, в которой между любыми двумя элементами всегда имеется еще один, и истинную непрерывность континуума, бо´льшую, чем счетная бесконечность, утверждая, что “мощность континуума превосходит мощность счетного множества». В гёльдерлиновском континууме, как и в канторовском, его элементы так прочно связаны, что между ними больше невозможно вставить никаких других: разделение и объединение, противопоставление и отождествление совершенным образом сов-падают, то есть падают совместно[153].

Именно эта несчетная непрерывность определяет обитающую жизнь Гёльдерлина в той же мере, что и доведенный до абсолюта паратаксис в его поздней поэзии. Между отрывками его существования, равно как и несвязанными мыслями и строками, нет согласованности, поскольку они «связаны более бесконечным образом», не так, как велит «расстановка согласно логике». Они противопоставлены и связаны тем, что пребывают в бездействии. В этих стихотворениях союз «но» (aber) выражает именно остановку действия, он не имеет противительного значения, не обозначает непосредственного опровержения, что можно воспринять как еще один способ соподчинения: так отмечается неподвижность строк и мыслей, которые следуют друг за другом и между которыми невозможно установить никакой логической общности. Как заметил Хеллинграт в своих рассуждениях о «жесткой связи», решающее значение здесь приобретает не семантическая связность и последовательность высказываний, а сама фраза или в крайнем случае слово, лишенное семантики