Читать книгу - "Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово"

около 200 избранных гостей. Однако множество любопытных находили способы проникнуть туда нелегально, как, например, Луи де Роган, которого разоблачили по красным кардинальским чулкам, по глупости надетым под костюм [18]. Это вызвало массу пересудов, и королева наконец решила пригласить в сады на грандиозный праздник весь двор в полном составе. Это исключительное событие, несмотря на еще более высокие расходы, чем обычно, имело огромный успех, не вызвав ни критики, ни недовольных замечаний. 3 ноября 1780 года всегда рассуждавшая здраво Мария Терезия посоветовала своей дочери вернуться к традициям Версаля, которые она сама называла «тоскливыми и пустыми» [19], но считала абсолютно необходимыми. Это было ее последнее наставление: три недели спустя, 29 ноября, императрицы не стало.

В следующем году ее брат, Иосиф II, во второй раз посетил сестру. Их видели гулявшими по парку без пажа, охраны и свиты. Мария-Антуанетта, будучи на седьмом месяце беременности, надела белую муслиновую левиту, не стала краситься, а волосы собрала простой лентой. Ночной праздник, устроенный в честь визита, не имел такого успеха, как предыдущий, и неудивительно – приглашены были только избранные. Главным событием вечера стало магическое освещение садов при помощи скрытых вдали факелов, что дало пищу для сплетен среди тех, кого не пригласили. Говорили, будто для этого сожгли целую лесную чащу. Это не помешало королеве повторить праздник с еще большим блеском в июне следующего года, когда она принимала наследников российского престола, графа и графиню дю Нор. В тот вечер от привычной простоты отказались, однако идиллический дух Трианона все же сохранили. Ослепительно красивая Мария Федоровна украсила свою прическу прелестной птичкой из драгоценных камней, которая взмахивала крыльями над розой – чистое творение мастерской Бертен! По этому случаю баронесса фон Оберкирх отправилась в Le Grand Mogol. К ее великому удовольствию, как члена русской свиты ее встретили там с бóльшим почетом, чем обычно. Польщенная, она решилась на новинку последней моды: миниатюрные плоские и изогнутые пробирки, спрятанные в ее прическе, увлажняли живые цветы, казавшиеся распустившимися в морозном узоре ее напудренных волос. Настоящее наслаждение!

В июне 1784 года король Швеции Густав III, ранее посещавший Францию под именем графа фон Хага, выразил свое «совершенное восхищение». Все дамы благородного происхождения, одетые в белое, представляли собой «зрелище Елисейских Полей» на фоне волшебно освещенных английских садов с аллеями, покрытыми коврами. Чтобы сохранить это воспоминание, король заказал у художника Никласа Лафренсена картину – вид на освещенный в ночи храм любви [20]. Во время своего визита он также присутствовал на грандиозном зрелище у замка, где с успехом поднялся в воздух воздушный шар небесного цвета с гербом королевы. По просьбе шведского монарха Мария-Антуанетта согласилась позировать вместе с детьми для художника Вертмюллера. Увидев картину, королева сурово раскритиковала ее, воскликнув: «Что? Это я?!» Вертмюллеру пришлось все начинать заново, на этот раз используя манекен, причесанный Леонаром. Получив картину, Густав III оценил ее как удачную, хотя она, по его мнению, не передавала истинную красоту королевы [21]. Во дворце, где раньше толпились зрители, чтобы увидеть королеву, теперь было пусто. Ее больше не ждали, когда она пересекала парадные апартаменты, направляясь в часовню. Придворные, уставшие от нее, игнорировали свою королеву. Двор опустел: туда приезжали только из долга в воскресенье или по большим праздникам, но вскоре вновь уезжали в Париж.

Чтобы вернуть расположение и восхищение, Людовик XVI и Мария-Антуанетта восстановили традиционные церемонии в Версале; знать хлынула во дворец, и балы возобновились. По иронии или из беспечности, балы проводились в деревянных временных конструкциях, декор которых придумывала сама королева; говорили, что они изображают английские сады Трианона… Однако привычки парижской светской жизни уже укоренились, и на рассвете вереницы карет возвращались в столицу, которая теперь задавала тон. Начиная с 1785 года, после того как Людовик XVI приобрел у своего кузена Орлеанского владение Сен-Клу, чтобы Мария-Антуанетта была ближе к столице, Трианон окончательно закрылся для королевских мероприятий. Чтобы подчеркнуть уникальность этого места, были организованы сельские балы, открытые для всех или почти для всех. Перед Французским павильоном устанавливали полосатый бело-голубой шатер, украшенный розовым газом и серебряной парчой, гирляндами цветов и хрустальными люстрами. В шатре размещались кресла для приближенных королевы, а также скамьи для гостей, чей ранг не позволял танцевать. С другой стороны, на луг допускались жители Версаля и прислуга в лучших нарядах, там можно было увидеть нянюшек с детьми [22]. Танцы проходили в радостной атмосфере при свете сотен фонарей, освещавших парк. Софи фон Ларош, воспользовавшись привилегией присутствовать на одном из таких мероприятий, оставила точное описание королевы, которая появилась среди цветущих кустов в сопровождении своих детей: «Одетая просто в лиловое платье из тафты, с белыми нижней юбкой и корсажем, розовым поясом, с большим воротничком из муслина, а также в простой, но не слишком большой соломенной шляпе, украшенной воздушными бантами из лент».

Дофин Людовик-Жозеф был в лиловом матросском костюме, с голубой лентой наискосок на его маленькой груди, его старшая сестра – в белом муслиновом платье, ее волосы были перевязаны атласной лентой. Очаровательная картина – королева-мать в наряде, сочетавшемся по цвету с одеждой ее детей. Принцессы также были одеты в платья из тафты, демонстрируя модную палитру того времени: бледно-голубой, переливающийся зеленый, мокко с отливом, все это дополнено белыми украшениями. Танцующие, следуя последним тенденциям, были одеты в черное и белое. Другие дамы облачались в ослепительно-белые платья в духе Трианона, дополненные кокетливыми, но скромными шляпками. Красочное описание примечательно тем, что никто не носил платья того же цвета, что у королевы и ее детей. Эта сцена, достойная модного репортажа со страниц глянцевых журналов, подчеркивает, какое значение Мария-Антуанетта придавала эстетике в одежде, сделав стиль Трианона неотъемлемой частью современной ей моды.

Англомания

Британская аристократия предпочитала проводить время в загородных поместьях, и их расслабленные повседневные наряды вызывали у французов невероятный восторг. Они органично легли на популярные тогда идеи Руссо, согласно которым возвращение к природе соседствовало с идеалом равенства. «Квинтэссенция хорошего вкуса и высшая степень дерзости» [23] – все должно было быть «фешенебельно», в британском стиле. Мария-Антуанетта очень рано проявила особую приветливость к многочисленным британцам, которые проживали во Франции или путешествовали по ней. Особенно приветлива она была с герцогом Дорсетом, послом в Париже, близким другом герцогини Девонширской, которая, в свою очередь, дружила с Иоландой де Полиньяк, известной в их кругу как «Литтл По».

Герцогиня Девонширская

Джорджиана Спенсер, родившаяся в июне 1757 года, вышла замуж в 17 лет за Уильяма Кавендиша, герцога Девонширского – богатого аристократа, но плохого супруга. Она несколько раз бывала во Франции и подружилась с Марией-Антуанеттой. Активно участвуя в политике в партии вигов и пережив бурную личную жизнь, она скончалась от болезни в марте 1806 года. По родословной герцогиня Девонширская является тетей леди Дианы в пятом поколении.

Естественно, общество Трианона быстро переняло англоманию. Освободившись от одежды, регламентированной этикетом, они нарочито нарушали условности, выбирая своего рода антимоду, вдохновленную непринужденным стилем с Туманного Альбиона. Мужчины носили сюртуки из шенилла (мягкой ткани с коротким ворсом), женщины – лаконичные платья, дополненные скромным фишю. Весной 1780 года по приезде своих подруг детства, принцесс Гессен-Дармштадтских, Мария-Антуанетта удивилась их нарядным туалетам. Она отправила им предупредительное письмо, сообщив о дресс-коде Трианона, и вежливо попросила, «поскольку мы в деревне» [24], не приезжать в церемониальных костюмах, а их спутникам предложила выбрать обычный сюртук.

Англомания достигла пика: повсюду расцветали английские сады; по загородным дорогам катались в легких одноколках, гарцевали на лошадях в лондонских упряжках; заводили английских собак; пили «пунш» в уютных нарядах из шенилла; прогуливались с тростью и даже в будуарах хвастались сапогами в стиле британских лордов; на званых ужинах игнорировали изысканную французскую кухню, томно вздыхая от чисто британского «сплина»; следуя моде на язык Шекспира, общались с налетом английского пафоса, что ярко отразилось в эксцентричных письмах графа Прованского к Гастону де Леви. В салонах играли в «вист» и обсуждали «спорт»; на равнинах Саблон в Венсенне восторгались конными скачками; в Париже процветали «Вокс-холлы», а «рукопожатия» (shake hands) приводили в восторг молодую Марию-Антуанетту. В то время как в лондонских светских кругах оставалось популярным традиционное платье а-ля