Читать книгу - "Я дрался в 41-м - Артем Владимирович Драбкин"

немецкие связисты, которых брали в плен из засады. Несколько раз нападали на немецких «обозников». Пленных, обычно это были два-три связиста, после допроса расстреливали. У нас быстро закончились сухие пайки, надо было доставать продовольствие, и Семак посылал меня, переодетого в гражданскую одежду, на разведку в ближайшие села. Если немцев не было, то мы заходили в такую деревню, крестьяне нас кормили, давали продукты с собой на дорогу, и мы шли дальше. На таких «привалах» некоторые преднамеренно отставали, предпочитая остаться «в примаках», чем рисковать быть убитым при прорыве из окружения или в стычке с немцами во вражеском тылу. Как ни крути и ни пытайся оправдать подобные поступки, но это было малодушие, если не сказать иначе — измена воинской присяге, но… в те дни, в окружении, каждый решал сам свою дальнейшую судьбу.

Идем ночью по полю, кукуруза высокая, соседа не видно, а на край поля выходят не все, те, кто хотел отколоться, специально отставали от отряда. Немецкие листовки повсюду: «Красная армия разбита… Москва взята…», голод, неизвестность, смертельная опасность… — и многие психологически ломались… деморализация…

В итоге к последнему рубежу из нашей группы вышло 17 человек, мы материли тех, кто смалодушничал и «откололся от отряда», но потом, уже в филтьрационном лагере, выяснилось, что немало людей из нашей группы — «потерявшиеся по дороге» — также вышли к своим, кто-то шел в составе малых групп из 3–5 человек, кто-то из артиллеристов 331-го ГАПа примкнул к другим окруженцам, но все же вырвался к своим… В одном из лесов мы столкнулись с местным партизанским отрядом, который еще до захвата немцами данного района уже вышел в лес на подготовленную базу.

Среди местных партизан мы видели немало окруженцев, которые влились в этот отряд.

У партизан было радио, мы услышали сводку Информбюро, узнали, что Москва наша, а армия продолжает сражаться на всех фронтах. Партизаны дали нам немного продуктов и помогли уточнить дальнейший маршрут нашего следования, указали, где находится кирпичное здание ГЭС на одном из притоков реки Псел, и посоветовали здесь, через речку, перейти линию фронта, двигаясь по разрушенной дамбе. Мы удачно прошли линию фронта, там не было сплошной передовой. За рекой стоял заслон из войск НКВД. Нас встретили сурово, сразу обезоружили, арестовали и под конвоем на грузовике отвезли на сборный пункт «окруженцев» в Ахтырке.

Мы увидели перед собой огромный лагерь, разделенный колючей проволокой на загоны, — сюда свозили на проверку вышедших из Киевского котла, и когда мы посмотрели, сколько же здесь собрали народа, то даже обрадовались, значит, многие смогли выйти из окружения, не все пропали без вести в немецком тылу. Проверку мы прошли быстро — выходили группой, вместе с командирами, свои и штабные документы сохранили, присяге остались верны. Каждый день из Ахтырского проверочного лагеря отправляли маршевые роты — группы по несколько сотен человек на сборный пункт в Харьков, а уже оттуда на фронт. В Харьков мы ехали на открытых железнодорожных платформах, и, по прибытии в город, я отправился на свою квартиру, где узнал от соседей, что мои родители уже эвакуировались на Восток, но куда именно — никто не знал. Переночевал в своем доме и вернулся на сборный пункт. На следующий день из Харькова в направлении железнодорожной станции Себряково двинулась в путь огромная колонна войск с автомашинами и полевыми кухнями. Тысячи людей, бывшие «киевские окруженцы», снова шли навстречу своей фронтовой судьбе. Шли долго и утомительно.

В Себряково нас распределяли по воинским специальностям и железнодорожным составам, но часть людей оставили на месте и отправили на пополнение передовых частей, а других — посадили в эшелоны и повезли куда-то в северном направлении.

Высадили нас в конце октября под Москвой, на станции Лихоборы, прямо в чистом поле. Здесь стояли большие железные бочки, служившие баней, нам приказали снять свое ветхое и завшивленное обмундирование, которое тут же сжигали, а взамен выдавали другую форму, теплое белье, меняли обувь, некоторым даже достались валенки.

Мне достался теплый кожух. Здесь нас вновь «сортировали» по принадлежности к родам войск и распределяли по новым частям. Я оказался в 789-м артиллерийском полку 251-й стрелковой дивизии. Меня направили служить командиром 76-мм орудия на батарею, которой командовал лейтенант Петя Босых. Батарея была оснащена старыми 76-мм орудиями на конной тяге. В зимних боях под Москвой дивизия входила в состав 52-й армии генерала Поленова. Наступали на Клин, Торжок, калининское направление.

В Вашей фронтовой биографии есть редкий случай даже для 41-го года. Старший сержант, командир орудия, через два месяца становится комбатом на своей батарее. Как такое получилось?

Это случилось по простой и понятной причине: из-за нехватки командного состава. На передовой комбат находится на НП и передает ориентиры на ведение огня старшему на огневой (старшему на батарее), который обрабатывает данные, делает расчеты для залпа и ведет стрельбу. Лейтенанта, старшего на огневой, перевели командовать соседней батареей, и его место занял я, поскольку мог быстро в уме делать все расчеты для стрельбы и потому что больше комсостава на батарее не осталось.

Огневыми взводами командовали сержанты. А потом ранило комбата Петю Босых, и я стал командовать батареей. Прошло какое-то время, и меня вызвали в штаб дивизии, где приказали явиться на курсы при штабе армии, который располагался на том месте, где начинается исток Волги. Здесь были собраны несколько десятков сержантов с передовой. С каждым из нас долго проводили какие-то собеседования, а через два дня объявили приказ о присвоении нам командирских званий, и я вернулся на батарею с двумя «кубиками» в петлицах вместо трех «треугольников», стал лейтенантом. За бои под Москвой меня отметили медалью «За боевые заслуги». В феврале 1942 года нашу дивизию в срочном порядке перебросили под Воронеж, где вскоре меня тяжело ранило.

Интервью и лит. обработка — Г. Койфман

Кирдякин Василий Данилович

22 июня мы находились в летних лагерях. Где-то в 4 часа утра объявили боевую тревогу, и нам сказали, что началась война… А мы сами видели, что над нами пролетали немецкие самолеты, но нас они почему-то не бомбили.

В этих полевых лагерях у нас боеприпасов не было совсем, поэтому мы свои прицепы погнали на склады в Яворов. И пока они туда съездили и загрузились, в общем, только часов в 9 или 10 утра мы согласно приказу поехали на наши огневые позиции.

Ведь все лето 1940 года мы занимались тем, что