Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

в гражданское, Муссолини приходил на доклад к королю в Квиринальский дворец. Более разнородную пару трудно было бы себе представить: низкорослый Виктор Эммануил с пышными усами, косный и негибкий, и корпулентный дуче, вечно актерствующий, тщательно продумывающий и выстраивающий каждый свой шаг, с тем чтобы выставить себя в наилучшем свете. Иногда королю, несмотря на свой решительно невоенный вид, удавалось мобилизовать скрытые резервы воинского достоинства и оказаться в центре внимания. Обе стороны характеризовали сложившиеся между ними отношения как дружеские и, после того, как король наградил Муссолини Высшим орденом Святого Благовещения, письма дуче он подписывал Affezionatissimo cugino, то есть «Ваш любящий кузен». Где бы ни появлялся теперь Виктор Эммануил, он был уже не король Италии, а король фашистской Италии.

Брак кронпринца Умберто и принцессы Марии Жозе оказался неудачным. Умберто был человеком корректным, добрым, преисполненным долга, мало интересующимся культурой, одержимым этикетом и беспрекословно послушным отцу, с которым он ездил на рыбалку в Сан-Россоре и беседовал о монархии. Всю жизнь при каждой встрече с отцом он целовал ему руку. Мария Жозе, наоборот, была высококультурной, импульсивной и безалаберной, в ее семье открытое, в том числе физическое, проявление чувств и привязанностей было делом привычным, и атмосфера итальянского двора казалась ей чрезвычайно холодной. Время от времени появлялись слухи о расторжении брака, но разводы в Савойской династии были неприемлемы. Муссолини начал подумывать о наследнике престола и сумел провести закон, дающий право Большому Фашистскому совету, то есть ему лично, право выбрать следующего монарха. Умберто воспринял это как дамоклов меч над своей головой.

Еще задолго до получивших популярность в XVIII веке Гран-туров[45] Рим был местом очарования и восторга для многочисленных путешественников и ученых, приезжавших сюда делать наброски церквей и прогуливаться по заросшему травой Форуму. Немцы учредили здесь свой исторический институт, французы создали академию на вилле Медичи, а посольство их располагалось в одном из самых красивых палаццо Рима Фарнезе. На приемы в австрийском посольстве гости приходили, как ко двору персидского шаха: с чернокожими пажами, обезьянами, павлинами и гончими псами. И хотя в ходе Первой мировой войны и после ее окончания многие веками существовавшие здесь общины иностранцев исчезли, они оставили после себя библиотеки, школы искусств, колледжи, и поток иностранных гостей из года в год только рос. Некоторые воспринимали преобразование Италии при фашистах не иначе как чудо: они восхищались новыми скоростными поездами с электродвигателями, вежливыми и эффективными чиновниками, великолепными новыми дорогами и отсутствием нищих. Как говорил один американец, Муссолини «размакаронил макаронников».

Совокупность всех этих факторов к началу 30-х годов привела к изменению отношения к фашистам. Если раньше, как выразилась одна дама, «считалось мудрым ждать и ждать, жить, как будто ничего не произошло», то теперь эти времена прошли. После подписания соглашения с Ватиканом отношения между Черной знатью и фашистами стали практически дружескими, церковники и аристократия почувствовали, что не все фашисты столь грубы и вульгарны, как они опасались. Стало вполне целесообразным наладить с ними отношения. Геральдический колледж[46], сожалея о нехватке официальных позиций для своих принцев и герцогов, на специально созванной сессии «предложил свои услуги режиму». Выступив на сессии, Муссолини тепло отозвался о «высоком предназначении» его членов, и какое-то время знать надеялась, что может оказаться на пути к новым отличиям, но надежды эти рухнули, когда их просьба добавить к своим титулам звание Eccellenza была отвергнута с ледяным пренебрежением. Eccellenza ревниво хранили исключительно для главных фашистов. Тем не менее некоторые графы и маркизы умудрились просочиться на фашистские должности, и в их кругах шутили, что они смогли «привить фашизму изысканный снобизм».

Англо-итальянский журналист Джордж Нельсон Пейдж, вернувшись в Рим после нескольких лет, проведенных за границей, и приняв итальянское гражданство, нашел столицу радикально изменившейся со времен его детства: это был намного более живой, более эффективный и более веселый город, пусть даже тише и скромнее по сравнению с шумным и разнузданным Парижем. Пейдж обратил внимание, что итальянцы стали гордиться тем, что они итальянцы. Светские салоны, в которых он бывал, стали открывать свои двери гераркам. Не сдавались, писал он, лишь несколько аристократических семей: герцогиня Олимпия Чивителла делла Порта принимала у себя только Черную знать, твердо соблюдая установленное для себя правило: никаких иностранцев и никаких фашистов.

Фашистов, впрочем, такое отношение мало волновало. Они сами себя считали новой аристократией если не по крови, то по принесенным в годы Первой мировой войны жертвам, и некоторые из них, как, например, Гранди и Костанцо Чиано сами присвоили себе титулы. Люди глубоко провинциальные и малообразованные, воспитанные на силе дубинок и враждебные ко всяческому космополитизму, они все равно вряд ли нашли бы для себя много интересных тем для разговоров в высшем светском обществе Рима. Для них проще было оставить семьи старой знати в покое и предоставить Боккини слежку за ними через их многочисленных слуг, водителей, поваров и друзей. Пусть даже и преисполненные неприязни и настороженности друг к другу, фашисты и аристократы учились жить вместе.

Встреча Гитлера и Муссолини в 1934 году выявила больше различий, чем сходства между двумя странами, и расхождения эти стали для Муссолини еще более очевидными, когда Гитлер обозначил свои претензии на завоевание Австрии. Как он тогда выразился, Гитлер был не кем иным, как pazzo pericoloso, опасным безумцем. К тому же Италия совершенно не разделяла маниакально враждебного отношения Гитлера к евреям. Стержневая с самого появления национал-социализма идеология антисемитизма и расовой чистоты была в большей или меньшей степени чужда итальянскому характеру, в том числе и Муссолини, пусть даже и не чужда некоторым кругам в Ватикане. Чужда по меньшей мере на время. Эмилю Людвигу Муссолини говорил, что считает антисемитизм «германским пороком».

Тем временем в итальянском обществе происходили новые, существенные сдвиги. Фашизм нашел свою «золотую пару», обладающую, с одной стороны, безукоризненной фашистской родословной, с другой – культурой и утонченностью, позволяющими ей преодолеть разрыв между снобистским замкнутым миром римской аристократии и неотесанными амбициозными герарками. Эдда и Чиано стали идеальным воплощением мечты Муссолини об образцовой фашистской семье: молодые, здоровые, модные, энергичные и плодовитые. Пресса со всегдашним обожанием писала, что они были рождены «для солнца и добродетели». Однако оказалось, что ни Эдде, ни Чиано не было суждено сыграть роль в слиянии двух миров, каждый из них собственным путем примкнул к темной, порочной стороне социальной жизни Рима, к той «нейтральной полосе», где самые авантюрные из аристократов сливались с энергией и возбуждением фашизма. И в этом мире они процветали.

Эдда выглядела, безусловно,