Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

Наверное, я чем-то привлек к себе внимание, потому что спустя час меня снова отвели в какое-то место, где поставили перед другой группой людей, которые буквально забросали меня вопросами в том же духе.

– Тебе не надо будет работать – тебя и твоих товарищей отправят в другой барак и т. д.

Чертовы поляки не добились успеха и после того, как предложили мне сигарету.

Я бы вообще с удовольствием выдохнул им прямо в лицо струи горячего густого дыма, но все же они любезно вернули мне мою зубную щетку и расческу.

Предполагалось, что нас продержат в карантинном бараке как минимум двадцать дней. Уже с первых часов мы почувствовали на себе, какая нам предстоит жизнь – строгие ограничения и угрозы наказания твердо вбили нам в головы. В помещениях, на которые делился барак, где места хватало для нормального размещения на ночлег шести – девяти человек, умудрились упаковать вдвое большее число людей и даже более. Центральное отопление не работало. Двери и окна оставались открытыми днем и ночью. Кровати, сидеть на которых запрещалось, не имели матрасов и простыней; на один маленький столик полагалось три-четыре табурета. Обшитые деревом стены и потолки полагалось беречь, чтобы туда не попало ни одной капли воды, так же как и оконные и дверные стекла. В таком небольшом, промерзшем до ледяного холода помещении должны были стоя дышать, а точнее, замерзать по пятнадцать – двадцать человек. А если даже ненадолго закрывать окно или дверь, тут же начинала собираться влага. И если будет обнаружена хоть одна капелька воды, то обитателей комнаты ждало следующее наказание: в течение половины дня они должны стоять, построившись, на продуваемом полу, а старший по комнате и его помощник, раздетые по пояс, стояли перед открытым окном, сцепив руки сзади на затылке, пока не заканчивался срок наказания. Помимо этого, все «нарушители» лишались половины порции своей еды.

Вот так нас изнуряли, лечили и тренировали холодом. Зато не осталось ни одного паразита: даже постельные насекомые либо избегали этого места, либо просто замерзли. Никогда раньше я не задумывался над тем, сколько же способен продержаться замерзающий человек.

Кормили здесь лучше и, что еще важнее, всегда вовремя. По утрам давали по четверти литра кофе, в полдень – один литр почти всегда густого и вкусного супа (хотя в нем и не было ни мяса, ни жира), а по вечерам мы получали по 250 граммов хлеба и еще по литру уже менее наваристого супа. По воскресеньям вместо вечерней похлебки нам полагалось по четверти литра кофе или чая. Этого было недостаточно, чтобы насытиться, но наши желудки были к тому времени так натренированы, что и этим были довольны.

Никто из нас, тех, кто пережил те двадцать дней карантина в П(отулице), никогда их не забудет. Каждый день точно по расписанию приходили врачи, которые лечили наши раны, но, разумеется, из-за холода они ничем не могли помочь нам улучшить наше здоровье. Разговоры об отправке домой шли так же часто, как и обсуждение будущей жизни в лагере, которая явно не сулила нам ничего приятного.

На Рождество на площади установили огромную елку, и весь лагерь должен был участвовать в праздничных мероприятиях. По команде «запевать» мы тут же затягивали известный мотив «Тихая ночь, святая ночь». Затем следовал взрыв диких воплей со стороны хозяев, и на головы «празднующих» обрушивался град ударов дубинками. Несколько человек получили серьезные ранения[78].

Было создано много групп по роду занятий, рабочих бригад, которые были распределены по разным баракам. Только военнопленным разрешили жить вместе. Бараки были похожи один на другой, как плоды на дереве – они были одинаково устроены, люди располагались в них так же одинаково. В каждом здании жили по 250–300 человек. Барак делился внутри на более мелкие помещения, в каждом из которых устраивались примерно по тридцать человек. Так называемый старший по бараку имел рядом с дверью свой маленький «кабинет». В каждой комнате назначался старший, который подчинялся старшему по бараку.

Всюду царила безупречная чистота. Пока обитатели барака находились на работе, женщины должны были позаботиться о том, чтобы там было чисто. Здесь жили только те, кто выходил на работы, а больных или слабых немедленно переводили и помещали в так называемый санитарный барак. Там их переводили на «второй котел (kettle)», то есть вторую норму питания. Здесь же, у работающих, у всех у нас была первая, что означало, что работник получал на один литр более качественного супа в день больше плюс дополнительно двести граммов хлеба. Питания по «второму котлу» для человека было недостаточно. Как показало время, тех, кто так и остался в этой категории, уже ничто не могло спасти: рано или поздно все они находили свой конец на «песчаном холме»[79].

Поляки кормили только тех, кто хорошо работал на них, да и то эти люди получали ровно столько, сколько было необходимо, чтобы поддерживать в них жизнь. Тот же, кому удавалось превзойти самого себя или создать о себе хорошее впечатление, получал небольшую премию в виде хлеба или каких-то крох табака. Тогда он переходил в категорию «образцового рабочего» и играл роль передового раба, и остальные должны были равняться на него и на выработанную им рабочую норму. Естественно, эти люди, в основном говорившие по-польски, не пользовались среди нас популярностью, но избавиться от них было невозможно, так как они находились под бдительной опекой и защитой польских надсмотрщиков.

К подобной же касте, в большинстве случаев считавшейся самой худшей, относились «капо» (контролеры, которые не выходили с нами на работы), которые так и не смогли определиться, поляки они или немцы. Для того чтобы доставить удовольствие нашим работодателям, они выступали в роли доносчиков, издевались над работающими, поставленными в низшее, по сравнению с ними, положение, доводя их до изнеможения. Быстро или медленно это происходило, зависело от характера самого капо. Вооруженные надсмотрщики-милиционеры были на 95 процентов неграмотными, и в хорошее время из них могли бы получиться в лучшем случае разбойники-душегубы. Они находили удовольствие в том, чтобы активно стараться довести больных, истощенных и беззащитных niemniec до «песчаного холма».

Так называемый kierownik (руководитель) был всемогущим начальником, царем и богом, в занимаемой им нише оккупационной власти. Его заработки росли по мере роста производительности труда, а его карьера зависела от того, насколько безжалостно он умел эксплуатировать своих рабочих. Лагерный комендант имел меньшее отношение к