Читать книгу - "Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней - Мария Борисовна Элькина"

вступать в альянсы, вести войны, скупать земли, совершать походы, но все же главным смыслом существования оставался он сам, а его процветание – целью. Теперь город стал сердцевиной чего-то большего, столицей. Высокий статус требовал непременной демонстрации величия, «grandeur». В то же самое время происходит зарождение капиталистической модели экономики, с непрерывным ростом и появлением довольно заметного класса богатых людей.

В качестве ответа на перечисленные вызовы эпоха барокко снабдила город еще одним компонентом, без которого сегодня его невозможно представить, – движением. Оно стало одновременно условием жизни и мечтой.

Неправы те, кто утверждает, будто проблема транспорта в городах – порождение XX века. Уже к XVII столетию произошел критический переход, когда проезжая часть стала достаточно широкой, чтобы по ней беспрепятственно могли ездить кареты, оставляя пешим скромное место с краю. Время принесло только ощутимое усиление тенденции, приведшее в конце концов к появлению проспектов с 12-полосным движением. Скромная по нынешним меркам римская виа дель Корсо – прародительница Ленинградского проспекта в Москве. Глядя на нее, ничего подобного невозможно заподозрить, и едва ли задумавшие ее понтифики хоть отдаленно предвидели будущие автомобильные коллапсы во всех концах света. Грезя о просторе, они не могли догадываться, сколько и каких успешных последователей у них найдется в будущем.

Если в предыдущие столетия между городами не существовало административной иерархии, то теперь среди них появились особенно важные и желанные – Париж, Берлин, Лондон, Вена, Петербург. А поскольку власть в государствах почти всегда была абсолютной, то и у самой столицы непременно был ясно обозначенный центр, фактический или символический, сердцевина, дающая начало всему остальному. Движение в такой картине мира происходило в первую очередь «от» или «к», могло быть центростремительным или центробежным, оно хотело достичь цели, и тем лучше, чем быстрее. Ни прямоугольные кварталы, ни средневековые запутанные улочки не позволяют этого, почти всегда заставляя перемещаться обходами. Теоретически самым подходящим решением послужили бы как раз ренессансные идеальные города, но реализовать их на практике в большом масштабе едва ли получилось бы. Куда практичнее оказалось использовать только фрагмент плана, центр с несколькими расходящимися от него лучами. В моду вошли так называемые трезубцы. Первый из них появился в Риме еще в первой половине XVI века, когда от пьяцца дель Пополо лучами разошлись сегодняшние виа дель Корсо, виа дель Бабуино и виа ди Риппето. Прорезав три широкие прямые дороги через запутанные кварталы старого города, римские папы смогли, хотя бы до некоторой степени, подчинить его общей логике, создать иллюзию цельности замысла.

В той же манере, «трезубцем», расходились улицы от дворца в Версале. В 1690-е годы подобие римского трезубца появилось в Берлине: лучи начинались от площади Рондель, нынешней Мерингплатц. Планировка того времени не пережила Вторую мировую войну, но развязку и сейчас можно представить: хорошо известная Фридрихштрассе служила центральной из осей.

Апофеозом барочного города стал Санкт-Петербург, заложенный Петром I как новая русская столица. «На земле была одна столица, // Все другое – просто города» – строки, повторяемые жителями Петербурга как мантра, написаны Георгием Адамовичем в парижской эмиграции после революции, и их легко читать как ностальгическое преувеличение. Автор и сам задает именно такой контекст – «этого ни вспомнить, ни забыть». Тем не менее с некоторой точки зрения поэт всего лишь озвучил факт. В то время как Рим, Париж и Лондон серьезно реконструировались для того, чтобы более органично принять на себя столичную функцию, Петербург только ради нее и построен. Кроме того, он заложен в ситуации tabula rasa, совершенно уже непредставимой в таком масштабе для Европы.

Начиная с XVI века ширина городской магистрали неуклонно увеличивается. Петербургский Невский проспект в узком месте шире римской виа дель Корсо на 15 метров, что показывает разницу не столько между двумя городами, сколько между XVI и XVIII столетиями. Сейчас же и ближайший к Адмиралтейству отрезок Невского кажется весьма скромным, почти домашним в отношении размаха – всего каких-то 25 метров. Елисейские поля шириной 70 метров когда-то и правда были полями, полудикой местностью, потом – парком, но в середине XIX века вполне сгодились на роль бульвара.

Еще одно последствие централизации – разрастание городов и их выход за пределы городских стен, надобность в которых отпала. В результате появились новые типы улиц, бульвары и проспекты. Еще раньше в мирное время земляные валы, где для лучшей прочности высаживали деревья, служили удачным местом для прогулок. Когда от стен стали избавляться, на их месте и появились улицы с зелеными зонами по центру. Слово bollwerk в переводе с голландского означает «укрепленный земляной вал». Парижские Большие бульвары, от Бомарше до Мадлен, разбиты в XVII столетии на месте укреплений времен Людовика XIII. Точно так же в XIX веке появилось бульварное кольцо в Вене, Рингштрассе – Габсбурги устроили его на месте снесенной городской стены.

Проспект изначально был дорогой за пределами стены, уходящей вдаль от ворот, к соседнему, например, городу. Этимологически названия «Московский проспект» и «Ленинградский проспект» совершенно точные. По краям таких дорог часто росли деревья. От улицы проспект отличает не столько ширина, сколько протяженность, он непременно должен уходить куда-то к линии горизонта, открывать дальний вид. Отсюда старое слово «першпектива». Зато понятие avenue, используемое в американском английском, предписывает проспектам большую человечность, поскольку подразумевает в первую очередь аллею, обсаженную деревьями с двух сторон.

Модель величественного барочного города со временем мутировала, в основном увеличиваясь в масштабах, но просуществовала несколько столетий. План развития Чикаго, составленный в 1909 году Даниелом Бёрнемом, предлагал среди прочего прорезать кварталы диагоналями. Даже проект преобразования Москвы 1930-х годов можно с некоторыми важными оговорками назвать барочным.

Все сказанное выше только частично проливает свет на вопрос, с которого мы начали. Как все-таки выходит, что мы по фотографии, где нет ни одной узнаваемой постройки, часто без труда угадываем город? Что мешает нам принять парижский бульвар за бульвар в Москве? И благодаря чему не спутать вид на Амстердам с видом на Лондон? Одним только гением места столь заметный феномен не объяснишь.

Начиная с XVI века стали появляться градостроительные кодексы. Они определяли расположение, минимальную и максимальную высоту, облицовку фасадов домов. Эпоха барокко грезила непрерывностью, мечтала срежиссировать впечатления от города во время передвижения по нему, и это подразумевало, что каждый объект должен иметь органичное продолжение себя. Представьте, что вдоль помпезной диагонали строили бы дома, которые значительно отличаются друг от друга высотой и внешним видом; одни стояли бы у красной линии, а другие отступали бы от нее на метр-другой; или между зданиями оставались бы неравномерные