Читать книгу - "Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней - Мария Борисовна Элькина"

На стадионе продолжается борьба

Пьяцца Навона, Рим, Италия

Пьяцца Навона, 2017. Пастель, уголь, бумага

Рим XVII столетия – арена, на которой соревновались два гения барокко, Джан Лоренцо Бернини и Франческо Борромини. Страстное соперничество само по себе передает умонастроение эпохи, скорее эмоциональное, чем рациональное. Франческо Борромини приходился родственником автору фасада собора Святого Петра Карло Мадерна, надеялся взять на себя руководство работами после его смерти и неприятно удивился, когда заняться этим пригласили Бернини. Следующий шанс Борромини выпал, когда после смерти Урбана VIII римским папой Иннокентием X стал Джамбаттиста Памфили. Он чуть было не доверил Борромини проект реконструкции всей пьяцца Навона, повторяющей вытянутую форму древнеримского стадиона, как будто идеально подходящую для создания цельного выразительного ансамбля. В первую очередь Борромини поручили заняться расширением дворца Памфили и закончить строительство церкви Святой Агнессы. Работа над фонтаном Четырех рек по центру площади все-таки досталась Бернини. Фонтан и церковь оказались прямо напротив друг друга, между ними возникло почти ощутимое физически пластическое напряжение, до сих пор напоминающее о давней борьбе.

Бернини видел архитектуру как театральную постановку, Борромини – как сложную игру геометрических форм, где за экспрессией стоит холодный, хотя и крайне сложный расчет. Неудивительно, что Бернини оказался понятнее заказчиками и формально выиграл в противостоянии.

Разочарование от поражения было столь велико, что Борромини, не успев оштукатурить крипту в церкви Сан-Джованни-деи-Фиорентини, свою последнюю работу, совершил суицид. Архитектор завещал скромно похоронить его в одной могиле с наставником Карло Мадерна, не обновляя надпись. Бернини прожил после этого еще 13 лет, а ответа на вопрос, кто все-таки лучше, и быть не может – настоящая конкуренция возможна только между равными.

Нет ничего случайного

Музей Гуггенхайма, Френк Гери, 1996 год, Бильбао, Испания

Музей Гуггенхайма в Бильбао, 2017. Пастель, уголь, бумага

Пожалуй, это самое известное здание 1990-х годов – корабль из титановых пластин, пришвартовавшийся у берегов реки Нервион в Бильбао, неформальной столице Страны Басков. После того как музей открыли, бывший промышленный центр стал популярным туристическим направлением: судя по утверждениям мэрии, затраты на проект окупили себя всего за несколько лет. С тех пор способность ярких построек вдыхать новую жизнь в регионы называют «эффект Бильбао». По большому счету его следовало бы признать явлением противоречивым, в первую очередь потому, что далеко не всегда и не везде он работает. Жители Страны Басков в своей достопримечательности души не чают, а строительство Города наук и искусств в Валенсии по проекту Сантьяго Калатравы спровоцировало, кажется, больше протестов, чем притока гостей. Удачу и неудачу здесь, как и везде, можно считать делом случая, но при желании находятся и рациональные объяснения.

Рваные формы музея Гуггенхайма в Бильбао стали возможны только благодаря тому, что архитектор первым удачно использовал возможности цифрового проектирования. Ходил анекдот, будто бы эксцентричный Френк Гери мог смять лист бумаги и сказать, что это и есть проект здания. В действительности пластины музея Гуггенхайма нависают вокруг его основного объема совершенно не случайно: они образуют сложную систему пограничных пространств, интегрирующих сооружение в город и создающих связь между низкой набережной и расположенными выше историческими кварталами.

Показать себя

Дом Константина Мельникова, 1927–1929 годы, Москва, Россия

Дом архитектора Мельникова, Москва, 2016. Карандаш, бумага

Собственный дом для архитектора – всегда манифест, намеренный или ненамеренный. В нем автор свободен от пожеланий заказчиков и других чужих вкусов и проявляет себя наиболее откровенно.

Алвар Аалто летний дом на острове Мууратсало посвятил целиком экспериментам. Он пробовал новый тип фундамента – точнее, его отсутствие, – десятки разных кирпичных кладок, косые планировки.

Ле Корбюзье, которого чаще других считают виновником визуальной убогости современной архитектуры, построил себе жилище под названием «Кабанон». Едва ли можно назвать его домом, скорее избушкой с одной комнатой. Идея автора заключалась в абсолютной эргономичности пространства, отсутствии необходимости в любых лишних движениях.

Дом Константина Мельникова в центре Москвы, в Кривоарбатском переулке, – чистейшее выражение противоречивости. Образ здания представляет по отношению к традиционной московской застройке не столько контраст, сколько вариацию на тему. Мельников не отказывается полностью от общепринятого, а трансформирует его как будто бы по принципу свободных ассоциаций. Если обычный дом имеет форму прямоугольного параллелепипеда, то дом Мельникова – цилиндра. В обоих случаях мы имеем дело с простой и ясной геометрической фигурой и ощущением патриархального, чуть провинциального города. То же и с окнами: вытянутые шестиугольники против простых прямоугольников. Необычный выбор Мельников делал, по собственным словам, исходя из естественных для авангардиста 1920-х годов соображений экономии материалов. И в то же время сам жанр постройки с просторными гостиными и мастерской, садом на крыше – подчеркнуто гедонистический.

Дважды интернациональный

Музей современного искусства «Гараж», OMA, 2011–2015 годы, Москва, Россия

Музей современного искусства «Гараж», 2019. Акварель, тушь, бумага

В парке Горького в Москве в 1960-е годы построили ресторан «Времена года» с видом на колесо обозрения, рассчитанный на 1200 гостей. Здание соорудили из типовых железобетонных элементов, фасады облицевали цветными стеклами. Архитектуру собирали из заводских деталей, и сама она в некотором роде виделась как фабрика, в данном случае – по обслуживанию посетителей парка. Утилитарная идеология и не предполагала поиска уникального образа или решения.

Модернизм той эпохи называют интернациональным стилем: он действительно не слишком разительно отличался от местности к местности.

Двадцать постсоветских лет «Времена года» медленно превращались в руину, пока за их реконструкцию не взялся голландский архитектор Рем Колхас – среди прочего один из немногих знатоков и поклонников послевоенного модернизма. Он сохранил оставшиеся конструкции здания, включая мозаичные панно. Стены же он одел в панели из двойного слоя поликарбоната. Часть из них поднимается, образуя внутри музея открытый атриум. Материал, большинству известный по дачным теплицам, имеет редкое свойство пропускать и отражать свет одновременно. Невзрачная постройка приобрела модный небрежный лоск, стала идеальным фоном для фотографий, по которым, впрочем, мало кто сможет догадаться, откуда они. Вероятно, это и не так важно, смысл и советской архитектуры 1960-х, и ее новейшего переосмысления – в том, чтобы быть одинаково подходящей для любого места, не только для Москвы.

Не первый, но единственный

Никольский Морской собор, Савва Чевакинский, 1753–1762 годы, Санкт-Петербург, Россия