Читать книгу - "Я дрался в 41-м - Артем Владимирович Драбкин"

Отец ответил: «Тогда мы тоже никуда не поедем».

В этот день как раз на фронт из Киева через Винницу ехал мой старший брат Леонид, который принял мою сторону: «Отец, ты же сам таким был. Он же по твоим стопам идет!» На эти слова отцу нечего было ответить. Он с матерью и сестренкой Полей отправился в эвакуацию, а я явился в расположение отряда, который был уже выведен в лес, и приготовился приступить к боевым действиям в тот момент, когда немцы займут город и его окрестности. Но произошло следующее — нашего командира отряда Рудницкого вызвали в Одессу на Черноморский флот, и после его отъезда в отряде сразу началось брожение. Отряд распался на части, начались склоки и дезертирство, партизаны стали расходиться, кто по домам, кто на восток…

Одними из первых дезертировали мои бывшие товарищи по работе: начальник спасательной станции Божинский, спасатель ОСВОДа Сергей Гирич и мой напарник, водолаз Шура Костровский — и все они потом служили немецким оккупантам…

Я решил идти к фронту. В лесу меня остановил красноармейский «секрет» с криком: «Стой! Кто идет!? Руки вверх! Пароль!?», и бойцы стали меня обыскивать. Я был в черной морской форме, в фуражке с «крабом», и один из красноармейцев спросил: «Ты кто? Дезертир из Одессы?» Привели меня в штаб, сидят за столом два полковника, у одного из них на рукаве нашита «комиссарская звезда». Спрашивают: «Кто такой?», я все рассказал о себе, что комсомолец и что хочу воевать. Один из полковников спросил: «А что ты вообще умеешь? Гранату хоть раз кидал?» — «Нет» — «Так зачем ты нам вообще, необученный, нужен!?» И тут за меня вступился комиссар: «Он же еврей. Его же немцы сразу убьют, если мы к себе не возьмем. А ты кем до войны был? Кем работал? Почему в морской форме?» — «Я водолаз, работал в винницком ОСВОДе». Они с удивлением переглянулись между собой: «А может, у тебя и аппараты для погружения есть?» — «Так точно. Два аппарата спрятаны в лесу»… Оказывается, что я попал точно по назначению, передо мной сидели командир 1-й отдельной понтонной бригады и ее комиссар.

Мне дали машину — «полуторку» с бойцами, я поехал в лес, выкопал аппараты для погружения, и когда мы вернулись в часть, был отдан приказ — зачислить меня в бригаду, я в штабе получил красноармейскую книжку, в которой в графе «воинская специальность» было записано: «водолаз», а в графе «каким военкоматом призван» — записали: «вступил в Красную Армию добровольно 11/7/1941»…

В конце июля мы попали в окружение, и начался «вселенский драп».

За все время бригада успела навести только одну маленькую понтонную переправу, в основном мы «драпали», а когда выяснилось, что мы полностью окружены, поднялась паника. Немцы сверху сбрасывали на нас листовки, в которых призывали красноармейцев убивать «жидов и коммунистов» и сдаваться в плен, и обещали украинцев отпустить по домам, а русских отправить в лагерь военнопленных, где будут «хорошо кормить». В других листовках было написано, что «германская армия несет избавление от колхозов и „жидо-комиссарского ига“», и тогда бригада вообще «рассыпалась», украинцы поголовно бросали винтовки, уходили в плен или по домам, а все остальные находились в полном смятении, на грани отчаяния… Никто не знал, где уже находится линия фронта, никто не отдавал нам приказов, исчез комсостав.

С небольшой группой бойцов я решил прорываться на восток, шли только по ночам, но в одной из стычек с немцами меня ранило пулей навылет в левую ногу, пуля прошла, не задев кость. Я остался один и сам прошел по немецким тылам еще 90 километров, пока не вышел на какой-то полустанок, где стоял эшелон с эвакуированными. Никто из них не знал, где немцы, где наши, но когда я увидел, что в вагоны и на платформы садятся другие бойцы с оружием, такие же бедолаги, как и я, выбравшиеся из-под Умани, то тоже залез в вагон к беженцам. Я не знаю, каким чудом, но наш эшелон спокойно прошел на восток, видимо, немцы еще не контролировали все железнодорожные ветки. Рана на ноге стала гнить, я с трудом передвигался, и когда поезд пришел на Кубань, я вылез в станице Брюховецкой и пошел искать госпиталь, который, как мне сказали, находится где-то в районе. Вид у меня был довольно непривычный для кубанского тыла: морская форма, фуражка без козырька, на плече винтовка и перебинтованная грязными бинтами, распухшая и сочащаяся гноем раненая нога. Но увидев запись в красноармейской книжке: «Вступил в РККА добровольно», в госпитале поняли, что я не могу быть дезертиром, и приняли меня на лечение. Вышел я из госпиталя только в октябре, и меня направили в распоряжение Краснодарского военкомата. Здесь собралось 2000 призывников. Стали «пропускать» всех по спискам, выяснять, у кого образование семь классов и выше. Таких оказалось всего около 100 человек, меня тоже отобрали в число «образованных», назначили старшим этой команды и объявили, что мы отправляемся на учебу в военное училище, выдали предписание — прибыть в Свердловское военно-пехотное училище. Мы получили продовольственный аттестат на всю команду, сухой паек на первые три дня. Пешком мы дошли до Ростова, но здесь в комендатуре нам сказали, что эшелон, на котором нас должны были отправить, разбит при налете немецкой авиации, и приказали двигаться своим ходом до Сталинграда, мол, оттуда вас точно отправят в Свердловск. Мы прошли еще 150 километров, пока нам не подвернулся эшелон, идущий на Урал. Прибыли в училище, где нам сказали, что курс обучения в СВПУ будет ускоренным и через шесть месяцев мы получим звания лейтенантов и отправимся на фронт. Гоняли нас в этом СВПУ жутко, и в хвост, и в гриву, зимой провели совместные полевые учения Свердловского и Курганского пехотных училищ, отрабатывали «наступление на условного противника» и «воевали» друг против друга. Но незадолго до выпуска, в марте 1942 года, на построении огласили список из 100 курсантов, в котором прозвучала и моя фамилия. Нас отправляли досрочно на передовую, сказали, что командирские звания нам присвоят сразу по прибытии на фронт. В эту сотню вошли только курсанты, уже имевшие фронтовой опыт, или те, кто служил действительную еще до начала войны.

В вагоне я решил разобраться с одним курсантом, который подменил мои сапоги, я ему надавал по шее, избил до полусмерти, но он своими когтями успел расцарапать мне лицо. Привезли нас на Калининский