Читать книгу - "На встречу дня - Ежи Вавжак"

действовали без злого умысла. Заслуженно, потому что этот факт должен стать суровым уроком на будущее.

«Но могу ли я поступить как другие? Разве на такой основе можно рассчитывать заслужить уважение? Яниц взял меня под защиту. Захотел — взял. Но мог поступить и иначе. Всякое между нами бывало. Бывали и стычки. Не рассчитывает ли он на какие-нибудь поблажки в будущем? Нет, дело, пожалуй, не в этом, просто тем самым он спасает и себя. Не свою шкуру, но свой покой... А я так не могу, чем бы это для меня ни обернулось. Я пришел сюда с чистой совестью и уйду, не запятнав ее ничем. Можно оправдаться перед комиссией, перед прокурором, но совесть молчать не заставить. Да и как я посмотрю в глаза его жене?..»

На следующий день он отправился в больницу. Возле больничных ворот, глядя вслед идущей к автобусной остановке жене Гживны, он еще колебался и потом, направившись за нею, все никак не мог решиться подойти. Он боялся ее опустошенных невидящих глаз, какими она посмотрела на него у выхода. Сама мысль о словах, с какими он должен обратиться к ней, парализовала его.

И все-таки он подошел. Она испуганно обернулась. Слезы высохли, он заметил лишь две темноватые полоски на ее увядающем лице. Губы у нее дрожали, и он понял, что́ сейчас переживает эта немолодая уже женщина.

— Я работал с вашим мужем, — начал Гжегож, — моя фамилия Гурный.

— Гурный. — Она напряженно всматривалась в него, пытаясь что-то припомнить. — Инженер Гурный, да?

— Да, — подтвердил он и только тут осознал свой страх, паническая боязнь сопоставить свой поступок с его последствиями тяжестью навалилась на него.

— Муж, помнится, говорил мне о вас. — Лицо ее вдруг окаменело, глаза сверкнули. — Это вы послали его канавщиком!

— Так случилось, я был вынужден, — с трудом выдавил он из себя.

— Это вы послали его туда, — повторила она громче, — вы наказали его.

— Да, послал, вернее, просил перевести, — добавил он помимо воли, понимая, что такое оправдание унижает его, он знал, что никакие слова не убедят ее, как не убедили бы они и любого другого человека, оказавшегося в таком положении.

— Вы его убили, — проговорила она тихо, и взгляд ее смягчился.

Гжегож понял, что он давно ждал именно этих слов. Пришло наконец какое-то странное облегчение, как будто самое главное теперь решено, решено именно в эту минуту, здесь, на этой пустынной улочке, обсаженной каштанами, куда эта женщина пришла словно для того, чтобы объявить ему свой приговор.

— Да, — повторила она совершенно спокойным голосом, — вы убили моего мужа, а сами свободно ходите по земле. Не возражайте, это не поможет ни вам, ни мне. — Она повернулась и медленно перешла на противоположную сторону к автобусной остановке.

Он устремился было за ней, но остановился, а ему хотелось броситься вслед, кричать, что это неправда, что никто не доказал его вины, что превысившее всякую меру наказание ее мужа — чистая случайность, нелепая ирония судьбы, он не может один отвечать за те дурацкие, давно сложившиеся порядки в цехе, именно он с самого начала пытался как-то изменить весь этот механизм, хоть что-то в нем исправить, сделать его более человечным и гуманным. Но он так и не смог тогда заставить себя догнать эту женщину. Зато несколькими часами позже явился в приемную начальника цеха. В этом его внезапно созревшем и твердом решении, бесспорно, важную роль сыграл тот утренний порыв.

Мисевич был занят, и Гжегож опустился на стул возле двери, теребя в руках потрепанный берет. Он сидел на этом стуле как прикованный, хотя понимал, что может в любой момент встать и уйти под любым благовидным предлогом. Секретарша поглядывала на него сочувственно, она поняла по его лицу, что привело его сюда такое дело, за которое не ждать ему похвал от начальника цеха. Через тонкую перегородку доносился раздраженный голос, свидетельствующий, что шеф сегодня не в лучшем расположении духа. Долетали отдельные слова разговора, а вернее, монолога, резкого, нетерпимого. Но это никого не удивляло, разговоры здесь обычно велись таким тоном. Разговоры? Гжегож недовольно морщится, вспоминая один из своих последних разговоров. Он состоялся в самом конце стажировки. Гурный замещал тогда заболевшего мастера шихтового пролета. К новым обязанностям он отнесся серьезно и не считал, что вот, мол, образовалась дыра, им ее заткнули, и ладно. Он действительно старался быть мастером и принял на себя не только обязанности предшественника, а также — и это не все смогли понять — его права. Гжегожу удалось приструнить тех, кто никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь он не просто какой-то стажер, проходящий производственную практику, а лицо, дающее указания и требующее к себе соответствующего уважительного отношения. Не удавалось ему следовать по стопам своего начальства только лишь в одном: если начальство старалось где можно во всем отказать, не слишком смущаясь и утруждая себя излишними церемонностями, а порой даже делая это с какой-то издевкой, то он стремился идти людям навстречу. И вот однажды в ночную смену к нему подошел бригадир Смолик и попросил дать ему отпуск. Дочь его строила дом, и старик хотел ей помочь. Смолик был правой рукой Гжегожа, часто они вместе обсуждали, как лучше решить тот или иной сложный технологический вопрос, требовавший не книжных знаний и знакомства с инструкциями, а опыта, порой даже риска. И Смолик, за плечами которого были уже десятки лет работы, в таких случаях обычно никогда не промахивался, а если, случалось, Гурный сам принимал решение, одобрение Смолика, молчаливое или выраженное скупым жестом, убеждало его в правильности предпринятого шага, вселяло приятное чувство спокойствия и уверенности в себе. И все-таки, несмотря на все это, Гжегож его отпустил. Но вот через несколько дней отсутствие Смолика дало себя знать. Гурный неудачно провел загрузку одной из печей. Когда шихта расплавилась, первая проба показала почти полное отсутствие углерода, из-за чего продолжительность плавки увеличилась чуть ли не на два часа. Такие ошибки порой случались. У всех — и у опытных мастеров, и у старого Смолика тоже. Начальник шихтового пролета Липинский, высказав все, что по этому поводу думал, уразумел вдруг, что имеет дело с инженером-стажером, и вспомнил о бригадире, дабы и тому воздать должное. Узнав, однако, что Смолик в отпуске, он чуть не онемел и, не дослушав до конца объяснений Гурного, помчался к начальнику цеха, требуя наказать своевольного факира