Читать книгу - "Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд"

Пацаны в блиндаже молча слушают песню с начала до припева, когда все сразу вдруг начинают орать на пределе возможностей:

Раз-два-три-четыре-пять - и за что нам воевать?

Я не знаю ни хрена

Только ждет меня война

Шесть-семь-восемь - в рай попросим.

Почему-зачем? - насрать

Будем, братцы, помирать.

Когда песня кончается, кто-то приглушает радио и говорит: - Нам своя песня нужна, для морпехов. У «зеленых беретов» и то своя есть, а они - дерьмо полное. Нам морпеховская песня нужна.

БАМ

— Насрать на обстрелы! - произносит кто-то и смеется.

— Ага, ага. Вот и название!

Хором раздается «Охуеть!», и все смеются.

Сначала слышен протяжный-протяжный свист, затем грохот - как от товарняка, летящего под откос, а потом -«бам!». Земля содрогается, и горячие осколки злобно запевают свою гнусную песенку. Большинство снарядов только грохочут, не попадая в цель. Они гоняют всякий мусор с места на место, пугают всех вокруг, а потом становятся бумажными, и их вклеивают в книжки по истории.

Как бы там ни было, мы все уверены в правоте широко известного факта, что снаряды всегда убивают других. При обстрелах всегда убивает других. Нас эти снаряды еще ни разу не убивали, никогда такого не было. И это доказанный научный факт. Не херня. И потому мы

не обращаем внимания на обстрел, но никогда не забы-ваем о том, что наши блиндажи если еще и выдержат попадание гуковской мины, то прямое попадание одной из 152-миллиметровых болванок напрочь сотрет этот блиндаж с лица земли. Даже те снаряды, что не взрыва-ются, уходят в землю на четыре фута.

Остатки парней из первого взвода расселись на корточках в полной темноте, покуривают марихуану сорта «Черный слон», хихикают как школьницы и травят байки. Выкуриваю шмали, потом еще.

— Слушай сюда,- произношу своим знаменитым голосом Джона Уэйна.- Это не херня, бродяга. Это правдивый рассказ о войне за независимость Юга. В общем, все эти янки-автостроители в Мотор-Сити, все они были торчки, понимаешь? А все плантации с классной марихуаной были далеко на Юге.

Мои невидимые слушатели - чернокожие морпехи -стонут от восторга и аплодируют стоя.

— В Детройте трава стоит пять баксов. В Атланте она бесплатна. Для северных торчков это было что-то невообразимое.

Снаряд приближается, визжа как недорезанный поросенок.

Этакая жирная железная коммунистическая чушка московской породы, у которой на американцев встает за три секунды. Но вместо разрыва слышен лишь идиотский шлепок, когда снаряд разрывается в грязной луже.

Взрывная волна сотрясает блиндаж. Песок сыпется с потолка из перфорированных стальных плит, бревен и мешков с песком.

Кто-то кашляет, давится. Я вытряхиваю песок из волос и соскребаю влажный песок с загривка. Кто-то шлепает подавившегося по спине. Тот выхаркивает комок

слизи и выплевывает его мне на тыльную сторону ладони. Чертыхаясь, я вытираю ее о чью-то штанину.

Джон Уэйн продолжает рассказ: - Ну и вот, чувак по имени Линкольн появляется однажды на в телевизоре на «Вечернее шоу», понимаешь? Он - легенда баскетбола, который стал президентом, а выбрали его президентом за то, что его лицо - нет, честно, это не хуета - потому что его лицо - да-да, лицо - случайно отпечатали на каждом сраном пенсе!

Парни ржут, воют, колотят кулаками и прикладами по мешкам. Сообщают мне, какой я козел и предупреждают, что сейчас обоссуться.

Джон Уэйн говорит: - Джефферсона Дэвиса выбрали президентом Конфедеративных штатов Америки из-за его платформы: каждой кастрюле - курочку, а каждой курочке - зерна. Ну, и долбаные янки вооружились до зубов бумагой для самокруток и пистолетами - дада, именно так - пистолеты у них были ну очень большие - и забили они шмали очень плотно в свои пушки, и отправились все на пароходах в Новый Орлеан, что в Луизиане. Во французском квартале они набрали где-то с тонну травки у черных джазменов, которых повстречали в стрип-клубе на Бурбон-стрит.

Мы затягиваемся, молча, но с энтузиазмом.

Наконец кто-то спрашивает:

— Ну ладно, а дальше?

Джон Уэйн отвечает:

— Что дальше? Сейчас, вспомню... Герои гражданской войны все напрочь обдолбались, война сразу кончилась и все пошли трахаться. Само собой, ебаные янки про все наврали, рассказали Уолтеру Кронкайту о своей победе, и все это теперь показывают по телеку.

Черные пехотинцы ржут, никак не могут остановиться.

Кто-то просит: - Э, Шутник, покажи Чарли Чаплина! Во-во! Чарли Чаплина покажи-ка!

Черный Джон Уэйн говорит: - Шутник, ты и впрямь юморист. Ну давай, про остальное расскажи. Что там дальше было?

— Да откуда я, на хер, знаю? - говорю уже своим собственным голосом,- Я ж всю эту хрень на ходу выдумываю.

Черный Джон Уэйн говорит кому-то: «Кинь-ка мне трубу, сородич». Затем, очень тихо, говорит в рацию, сообщая свое «Новембер-Лима» - ночное расположение, которое представляет собой дозорный пост за проволкой, и свое «Папа-Лима» - обычное расположение, rjторое находится ярдах в трехстах к востоку от высота Север-881.

Передает координаты и докладывает об обстановке: - Все спокойно - прочищает горло и кладет трубку.

Я говорю: - Ну что, опять опасное задание, Джон Уэйн?

Взрыв смеха, пауза, - Ага. Тяжко тут, в зеленой блевотине. Ладно, мы потопали.

Связь обрывается.

Опять смешки, - Вот меня бы в президенты, а Никсона - в пехотинцы.

— Ты бы отставил эту хрень со своим «Черным конфедератством», Джон Уэйн.

Пауза.

— Сержант Шутник, тебе неймется, что ли? Слушай, братан, я знаю, что зло таится в глубинах человеческих душ. Если проблема какая, ты мне расскажи. Я помогу - и все будет хорошо, потому что Черный Джон Уэйн умеет решать вопросы.

— Слышь, ты при Черном Джоне Уэйне лучше и не вспоминай про все эти микимаусовские приколы

и прочую бравую херню в духе Оди Мерфи, которую беложопые напридумывали.

Черный Джон Уэйн уже столько скурил травы, что дальше просто некуда. Он говорит: - Богатые детишки, которых совесть гложет, в своих маршах за мир только подошвы зря стирают. Тупорылые пехотинцы - вот кто остановит эту порочную войну - аминь! — а в Мире всей правды никогда не узнают, той правды, что сила - у пехотинцев, реальная сила, ибо ебаные крысы-офицеры и продажные политики как не признавали фактов, так никогда и не признают.

Отделение устраивает ему такую громкую овацию, и аплодирует так сильно, что на пару секунд заглушает даже разрывы снарядов наверху.