Читать книгу - "Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд"

продать, может, кой-чего и продадут. А делать надо так: жди, пока не услышишь, что что-то летит, или пока кто-нибудь не скажет, что какого-то тупорылого пехотинца ебну-

ло снарядом. И быстрым шагом двигай в эту сторону. Там найдешь кучу всякого добра, что санитары сняли с умирающего бойца. И, пока доктора будут этого парня кромсать, тырь его барахло. Прежде всего тебе следует помнить, что, прежде чем вставить свежий магазин, им надо по каске постучать - а то бывает, он так долго болтается в подсумке, что металл пружины устает, и заклинивает. О чем следует помнить: не вздумай ссать в моем блиндаже. Захочешь по-малому - в узел завяжи, и все. И последняя важная вещь, которую я должен до тебя довести, салага: никогда и ни за что не накладывай пластырь на проникающее ранение в грудь.

Салага кивает, пытается что-то сказать, пытается одновременно и заглотнуть немного воздуха, и выхаркнуть пару-другую слов.- Чека...- он сглатывает слюну.— Вы хотите, чтоб я погиб?

Разворачиваюсь, собираясь уходить. Пожимаю плечами,- Кому-то ведь и погибать надо. Почему бы не тебе? Я ведь учу тебя не затем, чтоб от смерти спасти. Я тебя учу затем, чтоб самому из-за тебя не помереть.

Опускаю глаза на часы, болтающиеся в пуговичной проушине на грудном кармане повседневной куртки. Говорю салаге: - Через два часа я этот пост снова проверю, козявка ссаная. Не вздумай спать. Когда скажу -вернешь мне мою личную ручную гранату в работоспособном состоянии. Не вздумай допустить, чтобы моя личная ручная граната взорвалась. Не вздумай запачкать мой любимый блиндаж своими мерзкими, гнусными, жирными останками.

Салага сглатывает слюну, кивает, - Так точно, сэр.

Вот сейчас он точно напуган до усрачки. Он боится меня, боится гранаты, боится всего, всех и вся на этой планете.

Говорю ему: - Как появится Призрачный Блупер, ав-

томат не применяй. Гранату кидай. Или вызывай артиллерию. Хоть все здесь гранатами засыпь, все гранатами закидай. Когда стоишь на посту, кидай сперва гранату, а про уставные правила забудь. Всегда будь как начеку, никогда не расслабляйся. Но 60-ку не применяй. Трассеры ее выдадут твою позицию.

Но Салага меня не слушает. Он думает чем-то другом.

Внизу, через полосу заграждений отделение морпехов должно выйти в ночной дозор. Кто-то запускает многозарядную осветительную ракету, и пять пылащих зеленых шаров прекрасным салютом взмыв вверх и искрами опадают вниз. Смертельно уставший командир отделения отдает боевой приказ: - Трали-вали, резко стали.

Я говорю салаге: - Да что ж ты такой недоделок, урод тупорылый? Долго мне еще тебя учить?

Без предупреждения крепко хватаю за горло и с силой впечатываю его в стену блиндажа, вышибая из него почти весь воздух.

Я ору Салаге прямо в лицо.

— Не слышу, амеба бесхребетная. Может, поплачешь? Давай, похнычь чуток. Громко отвечай, как мужику положено, сладкий, а то я лично откручу тебе башку и насру между плеч!

Лицо рядового Оуэнса побагровело, он пытается что-то сказать. Глаза его лезут из орбит, он плачет. Он не может дышать. Он уставился на меня, и глаза его - как у мыши в мышеловке. По салаге видно, что он вот-вот упадет в обморок и выронит гранату.

— ТАК ТОЧНО, СЭР! - в сумасшедшем отчаянии вопит салага.

Он отпихивает меня. Сжимает свободную руку в кулак и бьет меня в лицо. Глаза его теперь черны, в моем

лице, как в зеркале, он узрел себя. Он ударяет меня еще раз, уже сильнее. Вот мы и установили личный контакт, вот мы и общаемся. Насилие: вот настоящий язык, понятный в любой стране. Салага обжигает меня взглядом, в его припухших красных глазах горит чистейшая, безграничная ненависть.

Салага снова меня отпихивает, теперь он уже скалится на меня, бросает вызов - «а ну, рискни, помешай мне, стань-ка у меня на пути!», он действительно этого хочет, он уже не боится, ему уже все равно, что я сделаю, он уже не в себе, ему нечего терять.

— Я убью тебя,- говорит он, и я ему верю, потому что салага наконец превратился в очень опасного человека.

Не могу сдержать улыбки, но пытаюсь превратить ее в презрительную ухмылку,- Продолжай в том же духе, рядовой Оуэнс.

Выполняю резкое «кругом!» и шлепаю по мостику. Останавливаюсь. Достаю из кармана кольцо от гранаты. Щелчком посылаю кольцо через весь блиндаж рядовому Оуэнсу, которому удается его поймать.

— И не балуйся больше, рядовой Оуэнс.

Рядовой Оуэнс с мрачным и совершенно растерянным видом кивает. Он подносит гранату к кончику носа и ковыряет спусковой механизм ногтем, затем начинает со всех сторон тыкаться чекой на кольце, пытаясь вставить ее обратно в гранату.

— Продолжай в том же духе,- целюсь пальцем ему промежду глаз. - Но после того, как я уйду.

Когда ты еще салага и слышишь первый разрыв снаряда, ты растерялся, но остаешься человеком. Когда разрывается второй снаряд, ты все еще человек, хотя, бывает, и трусы уже испачкал. К тому времени, когда прилетает третий снаряд, страх, как большая черная

крыса, успевает вгрызться в тебя, продираясь прямиком через нервы. Когда прилетает четвертый снаряд, ты, салага, уже похож на неразумного, обезумевшего от ужаса грызуна, и копаешь себе норку, чтобы туда забиться.

Салаг нужно постоянно дергать, пока они не поймут, что в этой войне нам не победить - обычно на это уходит около недели.

Отойдя от сторожевого блиндажа метров на двадцать, я слышу тяжелый удар взрыва позади себя.

Еще один снаряд тяжело ухает неподалеку. Пот еще один.

Обстрел.

«Обстрел» - это зазубренная сталь, с визгом paci кающая воздух, ее нельзя разглядеть, когда, она шип. и дымясь, высматривает твое лицо.

Двигаю быстрым шагом по грязи, бормоча себе под нос матерную морпеховскую молитву. Вдруг я натыкаюсь на флагшток, на котором висит истрепанный американский флаг и коряво написано: - АЛАМО-ХИЛТОН.

Ныряю головой вперед. Кто-то говорит: - Э, хуесос, убрал-ка ебаные локти с моих яиц.

Воздух в блиндаже горяч и тяжел. Блиндаж провонял потом, мочой, дерьмом, гниющими ногами, мокрым брезентом, блевотиной, пивом, пердежом после сухпая, репеллентом от комаров и заплесневелым бельем. С другой стороны, с тех пор как я перешел на ночной режим, я и сам воняю как помойный пес, и жаловаться я не вправе.

В блиндаже