Читать книгу - "Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин"

Есть большая для такого издания – полоса с лишним – статья «Уроки недавнего прошлого», где много критики в адрес «любимых» Тиняковым персонажей – Гиппиус, Мережковского, Сологуба, Бальмонта. Но слог проще и топорнее, чем у Герасима Чудакова.

В выходных данных читаем: «Заведывающий Редакцией Усас-Водкин, Ответственный Редактор Н.Маторин». Первый, видимо, Усас-Водкин (настоящее имя Усас Станислав (Серафим) Матвеевич, 1882–193?) – писатель, журналист; редактор сатирического журнала «Свобода» (1905), «Мужицкой газеты» (Ленинград, 1926). А второй, скорее всего, Николай Михайлович Маторин, в будущем один из первых советских этнографов, расстрелянный в 1936-м тридцати восьми лет от роду.

Такое вот знакомство с мелькнувшим на поле советской периодики середины 1920-х изданием «Целина». Тиняков в нем, судя по всему, не отметился.

Встречал я его фамилию в дневнике Чуковского еще раз – в связи с выпуском номеров «Русского современника», который уже тогда, в 1924-м, называли последним небольшевистским журналом. Вышло четыре номера, после чего он был запрещен. Вот три записи, показывающие, в каких условиях шла работа редакции:

23/IX 24. <…> С «Современником» неприятности. Дней пять назад в Лито меня долго заставили ждать. Я прошел без спросу и поговорил с Быстровой. Потом сидящий у входа Петров крикнул мне: «Кто вам позволил войти?» – «Я сам себе позволил». – «Да ведь сказано же вам, что у Быстровой заседание». – «Нет, у нее заседания не было. Это мне сообщили неверно!» – «А! хорошо же! Больше я вас никогда к ней не п у щ у». – «Пустите!» (И сдуру я крикнул ему, что вас, чиновников, много, а нас, писателей, мало; наше время дороже, чем ваше!) Это вывело его из себя. А теперь как нарочно звонят из Лито, чтобы я явился и дал список всех сотрудников «Современника» – хотят их со службы прогонять. И адресоваться мне нужно к тому же Петрову: нет, не интересно мне жить.

29 сент. <…> В ц[ензу]ре дело серьезно. Юноша Петров, очень красивый молодой человек, но несомненно беззаботный по части словесности, долго допрашивал меня, кто наши ближайшие сотрудники. Я ответил, что это видно из книжек журнала: кто больше пишет, тот и ближайший. Тогда он вынул какую-то бумажку с забавными каракулями:

Тиняков

Эйхенбаум

Парнок Сопха

Зуев

Магарам

И стал допрашивать меня, кто эти писатели. Я ответил ему, что вряд ли Парнок зовут Сопха, но он отнесся ко мне с недоверием. О Зуеве я объяснил, что это вроде Козьмы Пруткова, но он не понял. Тинякова у нас нет, есть Тынянов, но для них это все равно. Тынянову я рассказал об этом списке. Он воскликнул:

– Единственный раз, когда я не обижаюсь, что меня смешивают с Тиняковым.

Самая неграмотность этой бумажонки показывает, что она списана с какого-то письма, написанного неразборчивым почерком. Удивительная неосведомленность всех прикосновенных к Главлиту.

4 или 5 октября. <…> С ц[ензу]рой опять нелады. Прибегает Василий (в субботу) – «К.И., не пускают „Современник“ в продажу!» – «Почему?» – «Да потому, что вы вписали туда одну строчку». Оказывается, что, исправляя Финка, я после цензуры вставил строчку о суздальском красном мужичке, которого теперь живописуют как икону. Контроль задержал книгу. Бегу на Казанскую, торгуюсь, умоляю – и наконец разрешают. Но на меня смотрят зловеще, как на оглашенного: «Редактор „Современника“»…[32]

Ну вот в таком положении оказалась отечественная литература в 1924-м. Места Тинякову здесь явно не предусматривалось…

(Кстати будет заметить, что смешивали Тынянова и Тинякова, видимо, часто. Вот литературная байка из книги Евгения Шварца «Телефонная книжка», фрагмент главы «Дом кино»: «Считали они себя самым искренним образом самыми главными на земле. Был такой поэт по фамилии Тиняков, человек любопытный. Он просил на улице милостыню по принципиальнейшему и глубокому отрицанию каких бы то ни было принципов. И кто-то из Дома кино сказал: „Слыхали? Тынянов-то! Пока работал у нас, человеком был, а теперь на улицах побирается?“ Мало того, что Тиняков и Тынянов звучало для них одинаково. Они понятия не имели, что у Тынянова вышли романы, наделавшие шуму».)

Одно из самых, пожалуй, пронзительных свидетельств тиняковского нищенствования можно найти в книге Павла Лукницкого «Встречи с Анной Ахматовой». Вот запись из его дневника от 15 июня 1926 года: «По дороге к Замятиным, на Симеоновской, увидела просящего милостыню Тинякова. Смутилась страшно. Но подошла. Поздоровалась… После двух-трех слов спросила – можно вам двадцать копеек положить? Тот ответил: „Можно…“ АА эта встреча очень была неприятна. Было очень неловко»[33].

(Эх, как бы хотелось узнать, как Ахматова поздоровалась, что это были за два-три слова, почему ей было неловко!)

Уход Тинякова в нищие явился, по общему мнению тогдашнего петроградского общества, уже окончательным финалом его непутёвой жизни. Потеря человеческого облика…

Такое мнение сохраняется у большинства по отношению к нему и в наше время. Но Александр Иванович не превратился в нищего в общепринятом смысле слова: имел крышу над головой, довольно большую библиотеку и ценный архив – каким-то образом они сохранились с еще дореволюционного времени; в 1928 году он женился на учительнице английского языка Марии Николаевне Левиной.

А главное, Тиняков писал дневник – о существовании которого стало известно относительно недавно. Глеб Морев наткнулся на выдержки из него в архиве ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, где хранится уголовное дело Александра Ивановича, и частично опубликовал в своем «Живом журнале» в 2008-м. Готовясь к работе над этим очерком, я тоже посетил архив ФСБ…

* * *

Фрагменты дневника – подшитые к делу странички из школьных тетрадок – нужны были следствию для доказательства антисоветской деятельности Тинякова. Особенно важные высказывания подчеркнуты красным карандашом. Но есть в дневнике и лирические, и вполне бытовые записи, сложные математические выкладки, много внимания уделяется подсчету денег.

Вот несколько записей. Часть взята из «Живого журнала» Глеба Морева, часть расшифрована мной.

7 ноября [1929]. В прошлом году в этот день мы с Муричкой были вместе, гуляли по Невскому. Теперь я пришел в 6 ч., съел яблоки и булку, почитал немного Шпенглера (которого плохо понимаю) и так стало сиротливо, что пошел побродить по улицам. Невский – почти такой же, как в будни, ни особой толпы, ни огней. Шел и думал о том, что жена своим отъездом ушибла мне душу и что этот ушиб никогда не пройдетъ. Нашел на панели 2 коп. И хочу думать, что это – на счастье.

А жену теперь в