Читать книгу - "О воле в природе - Артур Шопенгауэр"

понятия определяет его содержание), но сам-то этот параграф ложен. Именно, он представляет собою утверждение того, что источником понятия причинности является опыт, – в частности, тот опыт, который мы производим, воздействуя напряжением собственных сил на тела внешнего мира. Только там, где, как в Англии, еще не занялась заря кантовской философии, можно думать о происхождении понятия причинности из опыта (оставляя в стороне профессоров философии, презирающих учения Канта и ни во что не ценящих меня); всего же менее можно объяснять таким образом причинность, если знать мое, совершенное отличное от кантовского, доказательство в пользу априорности названного понятия. Доказательство это основывается на том, что незнание причинности само представляет собою необходимо предшествующее условие интуиции внешнего мира, который осуществляется единственно благодаря тому, что рассудок совершает переход от ощущения в том или другом органе чувства к его причине, и она вследствие этого сейчас же и является, в равным образом a priori интуируемом пространстве, как объект. Ввиду же того, что интуиция объектов должна предшествовать нашему сознательному воздействию на них, – опыт о последнем не может быть лишь самым источником понятия причинности: ведь прежде чем я воздействую на вещи, они должны воздействовать на меня как мотивы. Все относящееся сюда я подробно выяснил во II томе своего основного произведения, гл. 4, стр. 38–42 (в 3-м изд. стр. 41–46) и во втором издании трактата о законе достаточного основания, § 21, где на стр. 74-й нашла себе специальное опровержение и предложенная Гершелем гипотеза; оттого мне и не нужно здесь возвращаться к этому вопросу. Но даже и эмпирически можно было бы подобную гипотезу опровергнуть, так как из нее вытекает, что безрукий и безногий от рождения человек не может иметь никаких сведений о причинности, а следовательно, не может иметь и никакой интуиции внешнего мира; между тем природа фактически опровергла такое предположение, создав один несчастный случай в этом роде, о котором я сообщил из первоисточника в только что указанной главе моего основного произведения, стр. 40 (в 3-м изд. стр. 44). В том мнении Гершеля, о котором идет речь, мы таким образом опять натолкнулись на то, как выводят правильное заключение из неверных посылок, – что́ происходит всякий раз, когда путем верного apperçu[99] мы непосредственно усматриваем какую-нибудь истину, но терпим неудачу в изыскании и разъяснении ее логических оснований, потому что не можем вполне довести их до своего сознания. Во всяком первичном акте познавания убеждение предшествует доказательству; последнее лишь потом примышляется к убеждению.

Жидкая материя, вследствие совершенной подвижности всех своих частей, делает непосредственное выражение тяготения в каждой из последних очевиднее, чем это может делать материя твердая. Поэтому, чтобы усвоить себе то apperçu, которое является истинным источником мнения Гершеля, надо внимательно присмотреться к могучему падению потока, низвергающегося с громадных скал, и спросить себя, возможно ли, чтобы такое необузданное стремление, такое неистовое бушевание возникло без напряжения силы, само собою, и мыслимо ли напряжение силы помимо воли. Точно так же и всюду, где только мы заметим что-либо изначально подвижное, какую-нибудь непосредственную, первичную силу, мы вынуждены мыслить ее внутреннюю сущность как волю. Несомненно только то, что Гершель в данном случае, как и все названные мною эмпирики разных специальностей, в своих взысканиях дошел до той границы, где физическое начало соприкасается уже только с началом метафизическим, которое и преграждает ему дальнейший путь, и что он, как и все другие ученые, мог видеть по ту сторону границы еще только одну волю.

Впрочем, Гершель, как и большинство названных эмпириков, еще придерживается здесь того мнения, что воля нераздельна от сознания. Так как выше я достаточно высказался уже об этом заблуждении и о том, как можно исправить его моей теорией, то в данном месте я не имею нужды к нему возвращаться.

С начала нашего столетия не раз пытались приписать некую жизнь неорганическому царству – взгляд совершенно ложный. Живое и органическое – понятия тождественные; умирая, органическое перестает быть органическим. Но во всей природе ни одна граница не проведена так резко, как граница между органическим и неорганическим, т. е. между тем, где форма является существенным и пребывающим началом, а материя – случайным и изменчивым признаком, и тем, где дело обстоит как раз наоборот. Здесь граница не колеблется так, как она колеблется порою между животным и растением, между твердым и жидким, между газом и паром; следовательно, желать уничтожить ее – это все равно что преднамеренно вносить смуту в наши понятия. А то, что всему безжизненному, неорганическому следует приписать некоторую волю, – это впервые сказал именно я. В самом деле, у меня, в противоположность существовавшему до сих пор мнению, не воля является акциденцией познавания и жизни, а самая жизнь представляет собою проявление воли. Познание же, действительно, является акциденцией жизни, а жизнь – акциденцией материи. Самая же материя – не что иное как восприемлемость проявлений воли. Поэтому в каждом стремлении, которое исходит из природы какого-нибудь материального существа и собственно эту природу и составляет или которое через эту природу раскрывается в своих проявлениях, – в каждом таком стремлении надо видеть некое воление, и вот почему, значит, не существует материи, в которой бы не проявлялась воля. Самое низменное и потому самое общее проявление воли – это тяготение; вот почему его и назвали основною силой, присущей материи.

Обычное воззрение на природу допускает, что существуют два в корне различных принципа движения, что, следовательно, движение тела может иметь двоякое происхождение: именно, оно может исходить либо изнутри, причем тогда его приписывают воле, или же оно может исходить извне, причем тогда оно вытекает из причин. Это основное воззрение по большей части предполагается и подразумевается само собою и лишь при случае высказывают его категорически; впрочем, для полной достоверности я приведу некоторые места из древнейших и новейших писателей, где это воззрение облекается в решительную форму. Уже Платон в «Федре» (стр. 319) устанавливает противоположность между тем, что движется изнутри (душа), и тем, что получает свое движение только извне (тела) – το ὑψ’ έαυτου κινουμενον·και το, ᾡ εξωϑεν το κινεισϑαι; в 10-й книге “De legibus”[100] (стр. 85) мы снова встречаем эту же антитезу3. Точно так же и Аристотель «Physica, or Naturales Auscultationes» VII, 2, устанавливает следующий основной закон: ἁπαν το φερομενον η ὑφ’ έαυτου κινειται, η ὑπ’ αλλου («все, что движется, движется или само собою, или от чего-нибудь другого»). В следующей книге, стр. 4 и 5, он возвращается к этому противоположению и в связи с ним пускается в обширные рассуждения, которые именно в силу неправильности этой антитезы вводят его