Читать книгу - "Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов"

Игорь Шелковский возмутился и даже написал о своем отношении к моей выставке, совсем другом, разумеется. Но текст его сопровождался ремаркой, что это частное выступление автора, а газета остается при своем мнении. Так надолго завершились мои отношения с русской эмиграцией. Для меня этот поворот оказался неожиданностью, потому что в Москве открытая враждебность ко мне была понятна, но в Париже, рассчитывая на дружественность, я встретился с тем же неприятием. Все остальное сложилось замечательно. Выставка поехала по Европе, потом по Америке, и от различных галерей последовало много предложений. Приходилось только выбирать, а я совершенно не разбирался в их статусе и значении, не говоря о том, что до сих пор русские даже не отдают себе отчета, что «музей» и «галерея» – явления разного уровня. Музей – это академия, признание. Галерея – прежде всего торговая точка. Разделить эти два понятия в России по-настоящему до сих пор как-то не удосужились.

Из Парижа я отправился в Германию, где во Франкфурте проходила моя выставка. В университетском музее Портикус я встретился со студентами, и разговор сопровождался многими вопросами: «Нам объясняли, что вы делаете всего две, максимум три картины в год. Это правда?» Я подтвердил, что это истинная правда. Директор музея профессор Каспар Кениг, очень уважаемый, известный, сказал мне: «Вы здесь так не проживете. Это вы там у себя в провинции можете позволить себе жить свободно и спокойно. Здесь вам придется вовсю вкалывать, чтобы как-то удержаться». Получалось, что я обречен пахать до 90 лет. Но сейчас уже мне никто такого не говорит, так я прожил и в Америке, и в Европе эти годы, и ничего со мной не случилось. В своем ритме жил и работал.

После выставки в Цюрихе осенью 1988 года в России организовали аукцион «Сотбис» при посредничестве Союза художников. На нем была представлена современная русская живопись и классика. Меня не включили. Мое отсутствие заметили все западные журналисты, и пресса задавала вопросы: «А где же работы Булатова?», потому что сложилась уже известность и в Швейцарии, и в Германии, меня даже узнавали на улицах приехавшие на аукцион потенциальные покупатели. Им, как правило, организаторы отвечали, что у Булатова нет работ, поэтому нечего выставить на аукцион. И удивленные коллекционеры приходили тогда ко мне в мастерскую и видели, что работ полно, но они не представлены на аукционе. Я получал много предложений, и самым интересным показалось предложение американской галеристки Филлис Кайнт. Она сама производила сильное впечатление своим экстравагантным обликом и огромной шляпой. Все вместе обращало на себя внимание. В общем, она мне понравилась, и я не жалею, что работал с ней несколько лет. Так получилось, что я попал в Нью-Йорк.

Америка

Американская публика меня уже знала после Чикагской ярмарки 1986 года, где были выставлены и проданы две мои работы. Одна из них, «Тающие облака», была приобретена немецким коллекционером и искусствоведом Людвигом. Он ее очень любил и часто фотографировался на ее фоне. Позднее Людвиг передал эту картину вместе с частью своей коллекции Русскому музею в Петербурге. Она была представлена как лицо коллекции на афише, а также на обложке каталога. Интересно, что Русский музей не сразу оценил эту работу и очень скоро снял с экспозиции. Случайно оказавшись там, мы это заметили и спросили, а куда ж пропала картина из экспозиции? Наведя справки, смотрительница пояснила, что картина снята по приказу Боровского (А. Б. Боровский, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского музея. – Прим. ред.). Через какое-то время ее восстановили на прежнем месте. Картина теперь находится в экспозиции, но причину долгого отсутствия мы так и не узнали.

Параллельно с американскими выставками я подготовил выставку в галерее Дани Келлер в Германии. Три месяца я провел там и написал картину «Заход или восход солнца», значимую не только для меня. Дани Келлер выставила ее на своем стенде на Кельнской ярмарке. Людвиг заинтересовался ею при открытии ярмарки, но не купил сразу. А за эти дни у него появилось несколько конкурентов, претендующих на эту работу. И Дани Келлер соответственно каждому конкуренту повышала цену. И когда вернулся Людвиг и попросил эту картину, она стоила уже намного дороже. Он был очень недоволен и даже устроил скандал, но тем не менее купил.

В Нью-Йорке самое яркое впечатление произвели на меня огромные дома, сплошь стеклянные до асфальта. И небо, небо отражается везде, во всех этажах до земли, как будто ты почти на небе оказываешься, хотя идешь по улице. У меня в мастерской было светло, просторно, свободно. Там я написал свою картину «Нью-Йорк». Первый и, как мне кажется, самый удачный из моих Нью-Йорков. Мы жили практически в Сохо, артистическом районе, где сосредоточены лучшие галереи, в том числе галерея Филлис Кайнт, работавшей со мной. Но с тех пор там все изменилось, обуржуазилось и артистический район перекочевал куда-то в другое место.

В Америке произошел забавный эпизод. Мы приехали в Чикаго на персональную выставку, и мне предложили поработать с известным литографом, с которым сотрудничали многие крупные американские художники. Он взялся за работу, и пока печатал, я ждал и что-то рисовал. Литограф принес отпечаток. У меня возникли некоторые замечания, а он, очень солидный, все время молчал, а потом сказал: «Yes, сэр!» – так неожиданно для меня, что я обернулся: «Где сэр? Кому это говорят?» Оказывается, мне. Я не разобрался с непривычки. Все-таки у нас сознание по-другому устроено, и оно не сразу привыкало к этим обращениям.

Начиная работать в Америке, понимаешь, что все практические проблемы здесь умеют быстро разрешать. Понадобился огромный подрамник, который не входил ни в одни двери и окна. Для американцев не возникло никаких препон. Ничего страшного, сказали. Шурупы поставили посередине, и подрамник стал складываться пополам. Потом я на этот подрамник натянул холст, сделал картину, и она тут же, еще сырая, была отправлена на выставку. Я перепугался, что вся краска с одной половинки к другой прилипнет, когда они сложили подрамник. Но оказалось, что они что-то подложили, и эти две половинки не соприкасались, а стояли друг от друга на расстоянии, на тех же шурупчиках. Американская деловитость, быстрота и сноровка неподражаемы.

Я видел, как это делается и чего от меня хотят, но так работать не мог. Они, конечно, ждали от меня скорости и объема, количества, но когда увидели, что я работаю все время, дурака не валяю, то