Читать книгу - "Восприятие мира у детей - Жан Пиаже"

сделал, и каждый день видишь это во сне». Кажется, что Джамб на второй стадии, но мы увидим, что он где-то посередине: этот сон имеет для него одновременно внутреннее и внешнее происхождение. «А где сон, когда он снится? – Когда сделаешь что-нибудь. – А ты где, когда видишь сон? – В постели. – А сон где? – У нас дома. – А где именно? – В доме, там, где что-то сделал [!]. – А где именно сон находится? – В комнате. – Где? – В постели. – Где? – Прямо сверху, во всей постели». «Откуда берется сон? – Оттуда, куда мы ходили гулять. – Когда тебе снится м-ль С. [учительница], откуда берется сон? – Из школы. – А как этот сон получился? – Может быть, ты на уроке, а потом сделаешь что-нибудь, и оно снится». «Почему тебе снятся ребята? [он видел во сне своих приятелей] – Потому что они сделали то, что не надо было делать. – А почему тебе это приснилось? – Потому что они сделали вещи, которые нельзя делать». «Что делает сны? – Это то, что видишь во сне. – Чем мы видим сны? – Глазами. – Откуда берется сон? – От учеников, которые это сделали. Это они и сделали. – Сон появляется из головы или снаружи? [тут мы даем Джамбу подсказку] – Из головы. – Почему из головы? – Потому что сделали то, что не надо было делать». «Кто тебе сказал, что снится то, что не надо было делать? – Потому что иногда бывает страшно [страх воспринимается как наказание]». Далее мы задаем следующий вопрос с подсказкой: «Кто посылает сны? – Это ребята, из-за них мы видим сны».

Из этих примеров следует, что сон для ребенка – это не просто некое явление, а событие, нагруженное эмоционально. Возможно, некоторые родители по глупости использовали сновидения своих детей, чтобы внушить им мысль о наказании, но в приведенных выше случаях убеждение ребенка в намеренном характере сна кажется вполне спонтанным: так, Си не приписывает сну никакой морали, но все же считает, что у него есть намерение; Джамб связывает свой сон с провинностями, которых сам не совершал, и считает, что страх, испытанный во сне, доказывает нравственную природу сна. В общем, от идеи намеренности сна до мысли о том, что сон исходит от людей, которые снятся, всего один шаг. Джамб делает этот шаг, хоть он и почти достиг второй стадии.

Вместе с тем ответы Джамба удивительно похожи на ответы Монта и Метра, приведенные нами ранее. В самом деле, в основе высказываний Джамба, как и Монта, лежит реализм изображения, схожий с именным реализмом, когда изображение воспринимается как обязательно связанное с вещью, которую оно представляет. И хоть Джамб и говорит, что сон появляется потому, что «что-то знаешь», и по нашей подсказке соглашается с тем, что сон появляется из головы, он все же помещает сон в комнате и в том самом месте, где «что-то сделал», то есть там, где находится вещь, которая снится. И даже более того – он допускает, что люди, которые снятся, являются причиной сновидения, потому что сделали «то, что не надо было делать». Сон, говорит Джамб, приходит «от учеников, которые это сделали».

Коротко говоря, если взять только негативный аспект этих ответов и не приписывать ребенку последовательной теории, можно сделать следующий вывод. Ребенок хоть и считает сон ненастоящим, то есть воспринимает его как образ, который гуляет перед нами, чтобы ввести нас в заблуждение, тем не менее продолжает думать, что этот образ является частью человека, которого он представляет, и материально исходит от увиденного. Подобно тому как слово связано с называемой вещью и находится одновременно внутри нее и возле нас, точно так и образ является частью приснившегося человека и находится одновременно в нем и в нашей комнате. Происходит смешение знака и означаемого. То есть мы не думаем, что ребенок считает приснившегося человека сознательной и единственной причиной сна, – мы просто полагаем, что ребенок еще не способен воспринять образ действительно увиденного человека как внутренний и порожденный мыслью. Этот образ воспринимается как исходящий от человека, подобно тому как названия исходят от слов (гл. II), тем более что эмоциональные и моральные соображения подталкивают ребенка к мысли о том, что образ преследует нас не случайно, но для того, чтобы нас наказать.

Именно эмоциональными причинами объясняется то, что практически всегда партиципацию в образах, которые им снятся, дети приписывают людям, а не вещам. Когда ребенок говорит, что ночь или луна посылают ему сны, это не значит, что он видел во сне ночь или луну; но если он говорит, что какой-то человек посылает сон, это значит, что ребенок действительно видел его во сне. Ну и, конечно, детям проще сохранять реалистический подход к образам людей, чем к образам вещей: образ человека более эмоционально нагружен, чем образ вещи, и поэтому с большей очевидностью исходит от человека, которого он представляет, чем образ предмета исходит от представляемого им предмета. Ведь детское отношение к картинам хорошо известно:

Дан (14 лет), чьи слова мы приведем чуть позже, вспоминает, как в детстве думал, «что статуи и изображения людей не живые, но могут думать и видеть. Ты был в комнате не один, если на стене висел портрет».

Дэл (6 ½) (см. L.P., с. 269), стоя перед статуей: «А он мертвый?»

Дар (2 года) заплакал, когда упала висевшая на стене фотография, и сказал, что тети упали и им больно!

Одним словом, оставив в стороне упомянутые нами эмоциональные соображения, партиципация образов и людей, которых они представляют, должна быть истолкована так же, как и партиципация названий и называемых вещей. С такой точки зрения объяснение детских убеждений, которые мы рассмотрели, кажется, не представляет сложности. Интерпретация, которую мы предлагаем, тем более допустима, что все дети, которым снятся их первые сны, принимают эти сны за реальность. Выводят ребенка из заблуждения в значительной степени социальное окружение и родители. Без их влияния партиципация между приснившимися людьми и людьми реальными была бы намного более устойчивой.

Возможно ли все же найти детей, у которых такие партиципации имеют более стойкий характер и которые продолжают верить в свои сны, хоть и помещают их в плоскость, отличную от реальности? Сёлли говорит, что это «кажется доказанным» (в пер. Моно, с. 147). У нас есть только один подобный случай, и другой – весьма сомнительный, потому что речь там идет лишь о воспоминаниях. И все же следует его упомянуть, ведь он мог бы стать ценным фактом, если кому-то посчастливится непосредственно наблюдать подобные явления.