Читать книгу - "Генеральская дочь - Мелания Соболева"

с правами скидку на превышение скорости и возможность кататься по городу, как по частной даче. Вы можете быть хоть дочерью самого министра обороны, но когда за вами гудит отдел, а вы не тормозите — вы, простите, не "Алина Андреевна", а фигурант. По горячему. И поверьте, мне не впервой оформлять тех, кто думает, что закон — это для бедных.

Она смотрит. Уже не улыбается. Уже не издевается. Уже присматривается. И потом, не спеша, открывает дверь. Встает. Двигается легко, плавно, будто она не только тормозила юзом, но и сейчас вышла — как с подиума. Ноги у нее стройные, длинные, как будто выточены не для Зареченки, а для журнала, и я, хочешь не хочешь, а взглядом провел. Красивая, сука. Хоть и блондинка, хоть и гоняет, как отмороженная, но черт возьми — взгляд у нее не кукольный, а с нервом. Не тупая. Опасная. Приятно опасная.

А я стою. Спокойно. Как гвоздь в сапоге. И в этот момент мне впервые по-настоящему похуй — кто она, чей она ребенок и сколько у нее адвокатов. Потому что если сейчас не сказать это — то нахрена вообще эта ксива у меня в кармане?

И тут она улыбается. Тонко. Надменно. По-женски красиво, но по-человечески мерзко, как умеют улыбаться только те, кто привык, что все решается одним звонком, а все двери — это не препятствие, а пауза между да и да.

— А давайте я папочке позвоню, и вопрос сразу исчерпаем, — говорит она, глядя прямо на меня, будто щенку косточку кидает, а не человеку в погонах.

Внутри у меня что-то щелкнуло. Не сгорело — не дождется, просто щелкнуло. И в это самое мгновение Демин хватает меня за руку. Молча. Как будто хочет удержать, остановить, вернуть в ту зону, где еще можно отступить. Но я чувствую — у него в пальцах напряжение, будто он сам сейчас на грани. А в голосе — вежливость на тонком слое бешенства.

— Нам уже пора.

Цедит сквозь зубы, как будто жует железо, а не слова.

Я дергаю руку, срываю его хватку, как будто с себя чужую кожу, и гляжу прямо ей в глаза. И ухмыляюсь. Не весело. Холодно. Как ледоруб, как финка, как последнее слово в деле.

— Позвоните, конечно. Только, когда папа возьмет трубку, сразу скажите, что его дочка снова несется по району, как бешеная, игнорирует требования остановки и паркуется в протокол. Он оценит. В крайнем случае, добавит к вашим туфлям пендель. По-отечески. За позор.

Она чуть щелкнула взглядом. Попала. Не ожидала. Но сдержалась.

— Я не делала ничего такого, что не делают другие.

— Вы только забыли, что другие не тыкают в лицо ксивой отца и не вылетают на встречку с выражением «мне можно все». У вас в глазах не страх — у вас права собственности.

— Простите, я не обязана объясняться. Тем более перед младшим лейтенантом.

Вот тут у меня внутри все и перекосило. Не от звания — мне плевать. От этой формулировки. Это не ты сейчас говоришь, девочка. Это за тебя говорит фамилия. Папина. Генеральская. С жирной рожей и полковниками в друзьях.

Я шагнул ближе. Медленно. Чтобы услышала даже тишину между словами.

— Да плевать мне, кто вы. Хоть дочь президента. Вы летели так, будто правила у вас только в макияже написаны. А я, в отличие от ваших подружек в салоне, знаю, чем это заканчивается. И знаете что хуже всего? Вы ведь даже не волнуетесь. Потому что привыкли — позвоните, папа порешает. Только вот есть нюанс: генерал — это не колдун. Он не сможет назад человека из-под машины вытащить. И честь погона тоже не восстановит, если вы в очередной раз проедетесь по ней на полной скорости.

Слева Демин резко вскинулся, уже злой, не шепотом — в голос:

— Шурка, хорош! Ты что, ебанулся? Ты понимаешь, кого ты сейчас щемишь?

— Понимаю, — сказал я не оборачиваясь. — Ровно настолько, чтобы потом не пришлось закрывать глаза, когда очередная фамилия лежит в сводке под грифом «вышла сухой».

Алина сделала шаг ближе. Стоит. Глаза уже без насмешки. Холод. Острый.

— Вы так любите свою работу, что аж ненавидите людей.

— Я просто устал от тех, кто думает, что форма — это обслуживающий персонал. От таких, как вы. Вас, Алина, не остановить протоколом. Вас останавливает только удар. А до него вы не слышите ни слова. И знаете, что хуже всего? Я сейчас трачу дыхание. Вы ведь опять сядете в свою машину — и опять понесетесь. Потому что красивая, потому что фамилия, потому что папа. Только вот однажды, когда в вас влетит грузовик — папа будет не на связи. Или уже будет поздно.

Она молчит. Не отвечает. Просто смотрит. Прямо. Долго.

Глава 2

Шурка

— Так мне позвонить папе? — повторила она с той же ухмылкой, будто я до этого просто стоял и дышал ей в лицо ради тренировки легких, а не разложил по полкам ее насквозь тухлую манеру вести себя, как будто у нее под ногами не тротуар, а дорожка с ее именем. Она сказала это с ленцой, будто бросила монетку в колодец, не рассчитывая ни на эхо, ни на обратную подачу, и вот в этот момент, когда у меня уже сорвало мысленно предохранитель, Демин дернул меня за рукав так, как будто ловил за край ямы. Оттолкнул чуть вбок и влез между нами, улыбаясь ей своей дежурной, вежливо-холодной, зубной пастой.

— Это ни к чему, Алина Андреевна, — проговорил он слишком быстро, слишком спокойно, уже в том тоне, в каком говорят не человеку, а бомбе. — Мы уже уезжаем. Извините за доставленные неудобства.

Я чувствовал, как меня выворачивает изнутри, как у меня не просто глаз — все лицо дергается, потому что меня в этот момент держали не за плечо, а за ярость. А она, сука, стояла и смотрела на меня, закусив губу, будто я был не мент, а анекдот с опозданием. Прожигала глазами, как будто только ради этого и тормозила свою чертову машину. Улыбалась, не по-женски — по-хищному, как кобра, которой не терпится проверить, есть ли у тебя антидот.

— Хорошей дороги, — добавил Демин с той же пластиковой улыбкой, с какой я иногда оформляю труп в подъезде, и повернувшись ко мне, метнул взгляд, в котором было все: страх, мольба, угроза и ненависть — только заткнись, брат, только не сейчас, не здесь, не с ней.

Кивнул на машину.