Читать книгу - "Генеральская дочь - Мелания Соболева"

Фары виляли по стенам, асфальт трещал под колесами, воздух внутри натянулся, как струна. Мы не гнались — мы летели за судьбой, и за что она нам готовит, было уже не важно. Главное — догнать. Я чувствовал, как сердце бьется в такт с подвеской, как кулаки чешутся, как будто сейчас саму тьму за шкирку возьмешь, только бы догнать.

— Ты хоть номер глянул? — спросил Демин, резко сворачивая в подворотню, где кто-то уже выронил бутылку, а забор покачивался от баса из соседней хаты.

— Там номера не было. Была грязь и дурь в глазах.

— Отлично. Гонимся, значит, за неизвестным на иномарке без номеров. Почти как в кино.

— Не "почти". Кино у нас каждый день. Просто без титров и без правды.

Я прижался ближе к стеклу, и в следующий момент мы выскочили на перекресток — а она, эта сука, еще ускорилась. Фары ее мигнули в лужу, и я заметил, как внутри, за рулем, силуэт, кажется девчонка.

— Ну давай, сука, покажи, куда прешь, — прошипел я сквозь зубы.

— Шурка, ты вообще понимаешь, что у нас, помимо цирка, еще два дела висят, и одно из них прокурор уже нюхал?

— Пусть нюхает дальше. У него понятые — два бомжа и собака. А у нас — драйв.

Он усмехнулся, но уже работал руками как водитель маршрутки на пенсии — точно, быстро, почти без усилий, но с тем спокойным бешенством, которое бывает только у тех, кто раз сто врал под протокол и один раз — себе. Машина рычала, как зверь, все тряслось, но мы нащупали ритм — и теперь я уже знал, что мы возьмем его, вопрос — где и в каком виде.

— Если он сейчас уйдет во двор, это будет весело, — сказал Демин.

— Если он уйдет — я его сам из земли вырою.

— О, понеслась, «следак с яйцами» включился. Ага. Молодец. Только помни — если нас развернут, я скажу, что это ты был за рулем.

— Ага, а я скажу, что ты сидел на коленках и пел «Мурку».

И тут он резко дал вправо, почти снося какой-то бедный «москвич», стоявший у обочины как брошенная жена — без шансов, без слов. Кто-то с улицы заорал, где этот черт на «Карине» решил резко свернуть между гаражами. Он думал, что оторвется. Он не знал, что мы тут выросли, что каждый бетонный угол, каждая кривая кочка у нас в крови, как у матери голос. Мы влетели за ним, в натянутой тишине, с мотором, который хрипел, как зэк перед шконкой. Адреналин поднимался в горло, как водка без закуски.

— Сейчас, — сказал Демин, губы в узкую нитку, глаза — как ножи. — Сейчас, сука, сам тормозить будет.

— Ну так давай. Смотри, чтоб не обделался от счастья.

И он, этот сраный гонщик, правда начал сбрасывать. Сначала фары чуть моргнули в темноте, потом затормозил резко, юзом, с визгом, с таким отчаянием, будто понял, что дальше — край, что за ним не просто «менты», а те, кто не простят, если он срежет еще один поворот. Мы почти в него влетели, но Демин — сука, пилот — взял так, что тачка встала впритык, мордой в задний бампер, в миллиметре, как будто мы с ним на свидании, только вместо цветов — холодная ярость.

Машина остановилась. Все. Застыла, как загнанный зверь. И воздух между нами натянулся, как перед выстрелом.

Я вышел из тачки, не хлопая дверью — зачем лишний шум, если вся суть в тишине перед тем, как ударить словом. Воздух встал, как бетонная плита — тяжелый, густой, звенящий от напряжения, будто город на секунду задержал дыхание, чтобы посмотреть, как один зеленый лейтенант будет качать права не абы с кем. Демин молчит. Это уже показатель — если он молчит, значит, не знает, на кого больше злиться: на нее или на меня. Я подхожу к машине, смотрю сквозь затонированное стекло — как зеркало, только без отражения. Стучу костяшками — два коротких, деловых, чтоб сразу стало ясно: шутки в другой отдел. Стекло опускается плавно, как будто специально замедлено — насладиться моментом. И внизу выныривает она. Улыбка. Губы — под глянец, взгляд — в лоб, прямой, уверенный, как у тех, кто всю жизнь знает, что им все можно. Блондинка. Укладка дорогая, духи в нос — не наши, французские, те, что на бабах в прокуратуре только по праздникам.

И тут Демин, голосом ровным, но с напрягом в шее:

— Добрый вечер, Алина Андреевна. Старший лейтенант Демин. Уголовный розыск.

Она кивает ему, как барыня кучеру — мол, вижу, признаю, не мешай. Потом переводит взгляд на меня. Осматривает. Спокойно, но с вызовом — как будто ждет, когда я подойду, расстелю перед ней асфальт и поклонюсь в пыль.

— А вы? Не представитесь?

Я чуть приподнимаю бровь. Внутри все спокойно — как лед под ногами. Я не наигрываю. Мне действительно похуй. И не потому, что я герой. А потому что в жизни надо хоть где-то не прогибаться, особенно если ты — в форме.

— Лейтенант Зорин Александр Олегович. Следственный отдел. При исполнении. Дальше, думаю, по тексту догадываетесь.

Улыбка у нее становится тоньше. Не испугалась, нет. Просто встретила не того — не очередного ментенка, который вытянет струнку при слове «папа». А я молчу, смотрю прямо в глаза. Идет эта немая сцена, когда воздух режет тишину, как нож масляную пленку. Я не отвожу взгляда. А она не смеется. Интересно, да?

— Гражданочка, — говорю уже спокойно, но с ухмылкой, в которой больше закона, чем в отделе лицензионки, — давайте-ка, вылезайте из машины. Фары гасите, мотор — тоже. Будем разбираться, откуда у вас на педали столько суицидального азарта. Тут, знаете ли, не автодром, а Зареченка. И если вы решите на следующий раз так лететь — кто-то может не успеть в сторону прыгнуть. А я потом, знаете, не люблю писать рапорты с кровью на подошвах.

Демин тут, сбоку, тихо-тихо, но в голосе уже хрип, уже злость, уже страх — не за себя, за меня:

— Шурка… ты понимаешь вообще, с кем разговариваешь?

Я поворачиваюсь к нему, не громко, но четко:

— Говори.

— Это дочь генерала Нестерова. ГЕНЕРАЛА, мать его, Несте…

Я не даю ему закончить. Разворачиваюсь обратно к машине, чтоб она слышала каждое слово:

— А мне, знаете, гражданочка, вот вообще ни разу не по регламенту, но честно — плевать. На фамилию, на звание, на родословную до пятого колена. Это не выдали вам