Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

на улицу. Рядом со мной оказалась какая-то девушка в шубке и платке, которая сразу повела себя так, как будто мы с ней тыщу лет знакомы. Еще очумелого от выступления, не очень понимающего, что происходит и куда идти, она взяла меня за руку и повела в каком-то определенном, единственно верном направлении. Очень скоро люди вокруг нас куда-то рассеялись, расточились, мы остались одни.

На самом деле, ее звали не Елена, но я не смею назвать ее настоящим именем. Скажу только, что она была студенткой второго курса с фамилией, свидетельствовавшей о ее происхождении от ссыльных поляков, попавших в Сибирь еще в пушкинские времена. Помните, как князь Будрас описывал полячек своим сыновьям-литвинам?

Нет на свете царицы краше польской девицы.

      Весела — что котенок у печки —

И как роза румяна, а бела, что сметана;

      Очи светятся будто две свечки!

Такой точно она и была: веселой, белокожей, ошеломительно смелой. Потом-то я узнал, что встретились мы совсем неслучайно. Оказывается, они с подружкой приметили меня еще год назад на таком же поэтическом вечере. Я не знаток в девических переживаниях, но могу предположить, что симпатии росли от обмена чувствами между подругами и невольного соперничества, — которое дошло до того, что летом в колхозе они, будучи кашеварами, дрались из-за меня на поварешках (в шутку!), и моя будущая жена вышла победительницей в дуэли. Так что я достался Елене как законный приз: хотя сам приз в момент вручения о том не знал и воспринимал происходившее словно некий сон. Все совершалось как по щучьему велению, само собой. Сила тяжести, давление атмосферы, поверхностное натяжение — исчезли. Осталось только самое простое — ночь, мороз, смеющиеся губы, варежки, сунутые в карман, подпихивания на ходу, ребячья возня — и даже барахтанье в сугробе (я и вообразить не мог, что когда-нибудь приму участие в такой примитивной забаве!).

Конечно, было и стояние в подъездах, и долгие томительные поцелуи — в общем, обычные студенческие безумства, которые удерживались на последней черте только холодом, бесприютностью и нежным доверием друг к другу.

Нежные и страстные эти свидания, однако, не захватывали меня целиком, не овладевали воображением с такой полнотой, как когда-то полувыдуманная мною taina. Учтите, кстати, что никаких телефонов, тем более мобильных, у нашей братии не было и связь осуществлялась посредством записочек в открытых ячейках для студенческой почты (университетских pigeon-holes) либо, чаще всего, телепатическим путем. Я мог выпасть на несколько дней, занятый другими делами, мог пойти к Светлане, если чувствовал, что соскучился по ее тихим разговорам. Но закончилось это скоро и неожиданно. Засидевшись допоздна со Светой (на тех самых ступеньках), я ушел из общежития на Никитина около полуночи. На улицах никого не было, кроме тьмы и холода, но при выходе на улицу Ленина, на углу, ко мне бросилась ожидавшая меня там Елена. Господи! Таких крупных и горячих слез, какие брызнули мне на грудь, я в жизни не видел — ни раньше, ни после. Она бросилась ко мне, как бросаются дети к взрослому, который может их защитить от темноты или страшного сна. Ни обиды, ни упрека — только счастье, что она меня дождалась и что я снова держу ее в объятиях.

Сколько часов она там стояла? Сам отстоявший не одну ночную стражу на московских углах, знавший цену таким вигилиям на морозе, я прижал ее к себе, пораженный. Многое решилось в тот миг — я понял, что сердце мое навсегда приковано к этим вздрагивающим плечам, этим зареванным глазам.

Через много лет у Эндрю Марвелла в стихотворении «Eyes and Tears» (Как дивно это устроенье, что для рыданья и для зренья одной и той же парой глаз природа наградила нас…) в числе прочих метафизических сравнений я прочту:

Не так ли древле Магдалина

Спасителя и Господина

Пленила влажной цепью сей

Своих пролившихся очей?

Конечно, я был готов на все, чтобы успокоить Елену, унять ее терзания и тревогу. Просто встречаться и целоваться, как прежде, было уже невозможно. «Давай поженимся!» — вот все, что я мог придумать. Но это было как раз то, что нужно. Горе сменилось радостью и счастьем, я это видел.

Легко сказать «поженимся» — но как? Свадьба со всеми ее церемониями, поздравлениями, сомнительными шутками и пьяным содомом в конце представлялась мне тогда не только величайшей пошлостью, но прямым поруганием и даже ритуальным убийством любви — то есть тайны, вторжение в которую чужих, непосвященных, невозможно. Между прочим, у Джона Донна в «Прощании, запрещающем печаль» тот же мотив:

Кощунством было б — напоказ

Святыню выставлять профанам.

Но не одно только отвращение к публичности, а еще и нечистая, запутавшаяся в трех соснах совесть делала для меня невозможной свадьбу, где, по определению, все открыто и нараспашку. В этой ситуации оставался один выход — сочетаться узами тайно, чтобы никто не знал: давай, предложил я, распишемся потихоньку, а свидетелей найдем там, на месте. И в этом тоже, сам того не ведая, я шел по стопам Донна, который — на четыре века раньше — прибег к аналогичному средству, тайно обвенчавшись с Анной Мор.

Елена согласилась; но в день нашей регистрации в загсе нежданно обнаружилась целая стайка ее подружек с цветами. Вся таинственность пошла насмарку, и это стало причиной моей долгой, не проходящей обиды. «Кто не умеет хранить тайну, тот не умеет любить», — думал я с упертостью догматика и талмудиста.

А если рассудить: как же ей было скрыть такое от девочек, с которыми она жила? Ведь не было же никакой возможности, тем более с ее характером. Тут требовалось быть ой-ой-ой какой хмурой подпольщицей с многолетним стажем партийной работы!

И вот я спрашиваю себя вновь и вновь: как, при всей своей хваленой тонкости, я до такой степени мог не понимать другого человека? Почему не умел взглянуть шире, великодушней? Какому мертвому богу принес неугодную жертву?

Крючки, крючки вопросов без ответов — пригодные лишь на то, чтобы висеть на палке в гардеробе, как плечики, с которых давно сняли блузки и платья, побросали в чемодан и, прижав коленом, щелкнули замком. Слабый аромат еще витал там какое-то время, но давно выветрился, сменившись запахом трухи и пыли.

За неделю до свадьбы я встретился с Алевтиной, чтобы все рассказать и проститься. Мы