Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

– Честное слово, не знаю. Но пожалуй – нет.

– Какие вы все, однако… Ну а вы, товарищ, какого мнения? – спросила Лидия Петровна человека в темных очках.

– Я редко вижу сны, – ответил тот, повернув к ней спокойное и энергичное лицо.

Лидия Петровна слегка смутилась и молча откинулась на спинку дивана. Журавский смотрел на слепого и не чувствовал к нему жалости, которую обычно вызывает вид непоправимой чужой беды. Человек этот внушал скорее уважение, нежели сочувствие; на лице его не было той печати отчужденности и раз и навсегда застывшей печали, что так часто видна на лицах слепых. Лицо как лицо, разве только слегка задумчиво, как у человека, смотрящего на огонь. Эти пассажиры сели в поезд прошлой ночью на большой узловой станции, – видно, ехали с пересадкой, и Журавский сквозь сон слышал их негромкий разговор и бас проводника, сообщившего, что койки застелены. А проснувшись утром, Журавский увидел со своей верхней полки, что в их купе спит незнакомая женщина; ее лицо было спокойно и красиво, и, должно быть, снилось ей что-то хорошее, потому что она слегка улыбалась во сне. Рука ее с какими-то желтыми пятнышками на пальцах свешивалась с полки, и ему захотелось положить эту руку на одеяло – ведь затечет во сне. Потом он глянул вниз и увидел, что на нижнем диване полулежит какой-то мужчина.

«Хорош гусь, – подумал Журавский, – женщину загнал на верхотуру, а сам разлегся внизу». Вдруг поезд тряхнуло на стрелке, пассажирка проснулась и сразу поглядела вниз. «Ты спишь, Коля?» – спросила она. «Нет, не спится», – ответили снизу. «Так уже утро, Коля! Полотенце у тебя под подушкой, а мыльница в сеточке над койкой». – «Маша, а за окном что сейчас?» – спросили снизу. «Все еще равнина, – мягко ответила женщина. – Далеко еще твое море».

Тогда Журавский понял, что человек на нижней полке – слепой и что напрасно он мысленно выбранил его. Журавский встал, умылся, поел и пошел в соседнее купе играть в преферанс – что еще делать, когда поезд вторые сутки тянется по равнине?

Но теперь поезд шел в горах. Он, как зеленая нитка с черной иглой, то прошивал туннели, то выходил на свет – и с каждым стежком приближался к морю. Уже в ущелье дул солоноватый сквозняк, он врывался в открытые верхние половинки окон цельнометаллического вагона, трепал занавески с вышитыми на них буквами «МПС», весело гудел в вентиляторах.

– Скоро ли, наконец, море? – спросил человек в темных очках.

– Сразу за Туапсе, – ответил Журавский. – Оно покажется с правой стороны, его будет видно из коридора.

– Да, Коля, сразу за Туапсе. Я тебе скажу, когда будет море, – сказала женщина.

– Все-таки пойду постою в коридоре, – проговорил слепой. – Надоело сидеть.

– Вы меня извините, но это как-то странно, – сказала Лидия Петровна, обращаясь к женщине, – не все ли ему равно, что море, что не море, ведь он ничего не видит.

– Нет, ему это не все равно, – мягко ответила женщина. – Он всю жизнь мечтал побывать у моря, но как-то все не получалось. Когда мы поженились, то первым делом решили поехать к морю. Но все как-то не удавалось.

– Ах, вот в чем дело… как это интересно, – с притворной заинтересованностью произнесла Лидия Петровна и обратилась к мужу: – Михаил, я попробую на следующей остановке купить курицу. Ту, что ты купил, есть невозможно!

Поезд уже замедлил ход, приближаясь к какой-то станции, и она вышла из купе.

– Понимаете, он всю жизнь хотел увидеть море, но все не удавалось как-то, – повторила женщина, обращаясь к Журавскому. – До войны он учился, потом, в сорок первом, совсем собрались было к морю – тут война. На войне он потерял зрение. Ну, после войны он несколько раз бывал в санатории, путевки-то ему дают, но все не у моря. А вот теперь мы собрались наконец и едем.

– Так, выходит, это у вас – свадебное путешествие, – сказал Журавский.

– Да, – улыбнулась женщина. – Только с большим опозданием.

– Мне почему-то кажется, что вы медик. Вы медик? – спросил Журавский.

– Нет, я работаю в заводской лаборатории. Видите, – она положила руку на столик, – никак от химикалиев не уберегусь. Конечно, – добавила она, – если быть уж очень аккуратной, то и следов никаких не останется. Но иногда торопишься, знаете…

Он смотрел на нее и думал, какое у нее красивое, а главное – милое лицо, и как ей идет это серое строгое платье из легкой шерстяной ткани, и как хорошо, что на свете есть вот такие женщины. Пусть они с другими, а не с ним, но они есть, – и это уже хорошо. В юности он любил одну такую женщину. Была она старше его и не обращала на него внимания. Жила она у самого моря в маленьком городке, а он туда приехал на практику. Но обо всем этом не стоит вспоминать, потому что та женщина просто не обращала на него внимания. А во время войны она пошла медсестрой на госпитальное судно, и судно это в сорок втором году погибло от торпеды.

Паровоз загудел, поезд тронулся, и вскоре в купе вошла Лидия Петровна.

– Вот, умей выбирать кур, – сказала она. – Очень хорошая кура, – а почему хорошая? Потому, что я умею выбирать.

– Ладно, уж бог с ними, с курами, – примирительно сказал Журавский.

– Тебе бог с ними, а мне не бог с ними! Мне надо сбавить несколько кило, но это не значит, что я должна голодать!

– Ладно, Лида, все хорошо, – скоро море.

– «Море, море», – передразнила жена. – Какое же сейчас море, если в нем купаться нельзя! Море бывает в августе, когда виноградный сезон и когда хорошо купаться. Я тебе говорила – требуй, добивайся, чтобы тебе дали отпуск в августе. А тебя опять Евгений Петрович твой обскакал, ему в августе, а тебе в мае. А еще друг называется!

– Он же болен, он для лечения едет.

– Все люди больны, – отрезала Лидия Петровна. – Я тоже больна – нервы натянуты до последней степени, но обо мне ты не думаешь!

Но Журавский сейчас думал именно о ней.

Он сидел и думал о том, что когда-то они с женой учились в одном вузе, жили общими интересами. Потом вместе поступили на работу. Когда он стал продвигаться в НИИ и жить они стали обеспеченно, Лида решила временно уйти с работы: одна из ее новых подруг, Томка, внушила ей, что у нее хороший голос и что ей надо учиться петь. Из затеи этой ничего не вышло, но на прежнее место