Читать книгу - "О воле в природе - Артур Шопенгауэр"

четверть своего объема, и наклонять его продолжали до тех пор, пока таким образом он не перевернулся совершенно. Тогда бобы были вынуты из земли; при этом оказалось, что и перышко и корешок при каждом наклонении выгибались, для того чтобы приспособиться к нему; перышко как бы старалось подняться вертикально, а корешок опуститься книзу, в силу чего они образовали совершенную спираль. Но хотя естественное стремление корней идет книзу, они все-таки, если почва внизу суха и какая-либо влажная субстанция находится выше, они, с целью достигнуть ее, будут подниматься кверху».

В «Заметках» Фроринса 1833 г., № 832 помещена небольшая статья о подвижности растений; прорастая на дурной почве вблизи от почвы хорошей, многие растения пускают побег на последнюю; а тогда первоначальное растение засыхает, побег же развивается и в свою очередь сам становится растением. Посредством такого приема одно растение сползло со стены.

В той же газете за 1835 г., № 981, помещен перевод одного сообщения оксфордского профессора Добени (из “Edinburgh New Philosophical Journal”, апрель-июль). Автор путем новых и очень тщательных опытов делает бесспорным тот факт, что корни растений, по крайней мере, до известной степени обладают способностью производить выбор из предоставляемых их поверхности земляных веществ2.

Наконец, я не премину заметить, что уже Платон приписывает растениям известные вожделения, επιϑυμιας, т. е. волю (Timaeus[90], р. 403). Но учение древних по этому вопросу я выяснил уже в своем основном произведении, т. 2, гл. 23; этой главой вообще следует пользоваться как дополнением к настоящей.

Нерешительность и сдержанность, с которою, как мы видели, приступают названные писатели к тому, чтобы признать за растениями волю, несмотря на всю ее эмпирическую очевидность, происходят от того, что и они придерживаются старого мнения, будто требованием и условием воли является сознание, – последнее же, очевидно, у растений отсутствует. Что воля представляет собою начало первичное и, следовательно, независимое от познания, с которым, как началом второстепенным, только и наступает сознание, – это им и в голову не приходит. Вместо познания, или представления, у растений имеется лишь некоторое подобие его, суррогат; волею же они действительно обладают и притом вполне непосредственно, ибо она, как вещь в себе, представляет собою субстрат их явления, как и всякого другого. Можно, оставаясь на реальной почве и исходя поэтому из объективных данных, сказать: когда то начало, которое живет и действует в растительной природе и животном организме, постепенно возвышается по лестнице существ до такой высоты, где на него непосредственно падает свет познания, оно выступает в возникающем тогда сознании как воля и познается здесь непосредственнее, а следовательно, и лучше, чем где бы то ни было; и оттого это познание должно служить ключом к уразумению всех ниже стоящих существ, ибо в нем вещь в себе уже не прикрыта никакой другою формой, кроме формы самого непосредственного восприятия. Это непосредственное восприятие собственного воления представляет собою то, что называют внутренним чувством. Воля в себе самой лишена восприятия и такою остается в неорганическом и растительном мире. Как мир, несмотря на солнце, был бы погружен во мрак, если бы не было тел, которые отражали бы солнечные лучи, или подобно тому как вибрация струны, для того чтобы превратиться в звук, нуждается в воздухе и даже в какой-либо гармонической доске, так воля начинает сознавать самое себя лишь тогда, когда к ней привходит познание: оно, это познание, представляет собою как бы гармоническую доску воли, а звук – возникающее через это сознание. Это самопознание воли приписали так называемому внутреннему чувству, потому что оно, это самопознание, является нашим первым и непосредственным познанием. Объектом этого внутреннего чувства могут служить исключительно разнородные движения собственной воли, так как представление не может быть в свою очередь воспринимаемо само; разве лишь в рефлексии разума, этой второй потенции представляющей способности, значит, in abstracto, может оно вторично достигнуть нашего сознания. Поэтому и простое представление (интуиция) так же относится к мышлению в собственном смысле, т. е. к познаванию в отвлеченных понятиях, как воление само по себе относится к опознанию этого воления, т. е. к сознанию. Поэтому вполне ясное и отчетливое сознание как собственного, так и чужого бытия наступает только с разумом (способностью понятий), который так же высоко возносит человека над животным, как способность чисто интуитивных представлений возносит животное над растением. То же, что подобно растению, лишено представлений, это мы называем бессознательным и признаем его мало отличающимся от несуществующего, так как оно существует, собственно говоря, только в чужом сознании как его представление. Тем не менее оно, это бессознательное, лишено не первичного начала бытия, воли, а лишь начала вторичного; но только нам кажется, будто без последнего начало первичное, которое, однако, и есть самая суть вещи в себе, – будто это первичное начало переходит в ничто. Бессознательное бытие мы непосредственно не умеем ясно отличать от небытия, хотя глубокий сон и дает нам в этом отношении личный опыт.

Если мы припомним из предыдущего отдела, что познавательная способность животных, как и всякий другой орган, возникла исключительно в целях сохранения их жизни и вследствие того находится в точном и допускающем бесчисленные градации отношении к потребностям каждого рода животных, то мы поймем, что растение, имея гораздо меньше потребностей, чем животное, не нуждается поэтому в конце концов ни в каком познании. Вот почему, как я уже часто говорил, познавание, обусловливая движение по мотивам, представляет собою истинный и отмечающий существенную границу признак животности. Там, где оканчивается последняя, исчезает и познание в собственном смысле слова – познание, сущность которого нам так хорошо известна по собственному опыту; и, начиная с этого пункта, мы можем только путем аналогии уяснять себе то начало, которое посредствует собою влияния внешнего мира на движения существ. Напротив, воля, в которой мы признали основание и ядро каждого существа, остается всюду и всегда одной и той же. На более низких ступенях растительного царства, как и растительной жизни в животном организме, место познания заступает раздражение, как начало, определяющее отдельные проявления этой вездесущей воли и посредствующее между внешним миром и изменениями подобного существа; в неорганическом же мире, наконец, место познания занимает физическое воздействие вообще, и это заменяющее начало, если рассматривать его, как в данном случае, сверху вниз, представляет собою суррогат познания, не более как аналогию его. Мы не можем сказать, что растения воспринимают в собственном смысле этого слова свет и солнце; однако мы видим, что они по-разному чувствуют их присутствие и отсутствие, устремляются и поворачиваются к ним и, хотя, правда, движение это по большей части совпадает с движением их роста, как кругообращение Луны совпадает с ее вращением