Читать книгу - "Делакруа - Филипп Жюллиан"

неуемной страсти к разрушению. 31 мая 1830 года парижане подожгли кресла в Пале-Рояле, сорвав задуманное герцогом Орлеанским празднество[362]. То были первые искры, из которых ровно через сорок лет разгорелся пожар Коммуны. Таким образом, картина Делакруа гораздо теснее связана с современностью, чем можно предположить по названию и экзотическому оформлению, — настолько тесно, что и сам Делакруа того не подозревал.

Все костюмы воспроизведены с большой точностью по хранившимся в королевской библиотеке манускриптам, а в архитектуре нетрудно угадать большой зал Вестминстерского аббатства. «Смерть епископа» писалась долго, причем эскизы, по которым работал Делакруа, были уже сами по себе сделаны очень тщательно. В разгар работы к нему зашел один из друзей: «Вот, сражаюсь с этим проклятым холстом: либо Аустерлиц, либо Ватерлоо», — провозгласил Делакруа. А встретив того же приятеля на следующий день, воскликнул: «Аустерлиц!» Картина наделала много шума. Сам Гюго посетил мастерскую. «Величественно! — постановил автор „Гана Исландца“[363]. — Величественно!! Но что-то я кинжала не вижу». «Я написал отблеск кинжала», — парировал Делакруа. Спускаясь по лестнице после осмотра картины, Гюго холодно заметил, что ее создатель покушается на законные права поэзии.

Последние месяцы Реставрации Делакруа работал над новым историческим полотном по заказу герцогини Беррийской — «Иоанн Добрый в битве при Пуатье»[364]. Должно быть, знаменитое: «Отец, остерегайтесь справа, отец, остерегайтесь слева» — и определило место герцога Бордоского при старом короле. Картина исполнена благородства и рыцарского духа, осенена английскими и французскими знаменами, но, по существу, она значительно более вальтер-скоттовская, чем та, что написана на сюжет из «Квентина Дорварда».

Вскоре Делакруа станет очевидцем события, которое на миг заставит его поверить в возвращение славных дней отчизны и которому он посвятит свое самое знаменитое полотно, — этим событием была Июльская революция. Все пятнадцать лет Реставрации Франция зализывала раны, гнула спину, изо всех сил пытаясь сохранить обличье великой державы, но в глубине души не переставала ворчать. Многие французы почитали 1815 год оккупацией, а установленное затем правление — чем-то вроде режима Виши[365], сотрудничавшего со Священным союзом. Тупость и ханжество Карла X сделали остальное: смутное недовольство переросло в нескрываемый гнев, не разделяемый только очень «прозаическими натурами». И вот в один прекрасный июльский день студенты Политехнической школы под предводительством банкира, раззадоренные журналистами буржуа да мелкий люд Парижа, разгоряченный воспоминаниями о восемьдесят девятом годе, выстроили баррикады. Убив нескольких швейцарцев[366] и потеряв несколько человек в своих рядах, восставшие с такой быстротой изгнали Бурбонов, что изумленные парижане и глазом моргнуть не успели, как на троне уже восседал герцог Орлеанский.

Самым радостным был день 28 июля, когда на башнях собора Парижской богоматери взвился трехцветный флаг. Наступило долгожданное освобождение. Человечество вступало в новую эру, и свободная Франция шагала во главе. Мишле писал: «Все виделось тогда в космическом масштабе, ход мировой истории представлялся триумфальным шествием свободы, неуклонной победой над мраком — словом, нескончаемым июлем». Июльское солнце просветит для Делакруа всего несколько месяцев: вполне достаточно, чтобы написать картину, самую прославленную из всех его картин, хотя и не лучшую. «28 июля», известное также под названием «Свобода, ведущая народ на баррикады», есть кредо патриота, наподобие «Второго мая», не содержащее, однако, и намека на социальные требования, которые ему стали приписывать позднее, что крайне раздражало Делакруа. В 1830 году пролетариата не было и в помине, и мало кто помышлял о всеобщем избирательном праве: как и в 1789, буржуазия и народ восстали сообща против тупоумного правительства. Бурный рост промышленности при Луи-Филиппе разведет их к 1848 году по разные стороны баррикады.

Делакруа не принимал непосредственного участия в революции, он не пошел на баррикады с оружием в руках, как Давид д’Анже, Домье[367] или Дюма, но и не возмущался беспорядком, не отсиживался дома, подобно Гюго и Мюссе. Стендаль — тот, неохотно отрываясь от книги, прислушивался к перестрелке, после чего отправлялся утешать какую-нибудь прелестницу. Делакруа с Эженом Лами носились по улицам, и воодушевление сменило на их лицах ироническую маску денди. Кто знает, может, скинув сюртуки, они и носили булыжники на какую-нибудь баррикаду. Надо полагать, они своими глазами видели одну из тех сцен, что украсили историю июльских дней: около полудня швейцарцы, охранявшие ратушу, сделали вылазку. Путь им преградили мятежники, захватившие подвесной мост. Какой-то молодой человек, подбадривая восставших, открыл по солдатам огонь, и те, отстреливаясь, стали отступать. Одна из пуль настигла юношу. «Друзья, если я умру, запомните: меня зовут Арколь», — были ого последние слова. Эта история более правдоподобна, нежели рассказ о молодой девушке, рабочей, стрелявшей по швейцарцам, дабы отомстить за смерть своего возлюбленного. Гибели Арколя Делакруа посвятил большой рисунок, в духе бесчисленных работ Раффе или Адама[368] о «Трех славных днях».

Гражданский пламень, охвативший Делакруа при изгнании Карла X, подкреплялся еще и соображениями более практического свойства. С приходом к власти герцога Орлеанского одним из первых людей в государстве сделался Тьер, и, кроме того, поговаривали, что король не принимает ни одного важного решения, не посоветовавшись с Талейраном. Делакруа ликовал: скорее за работу — воспеть июльские дни и в первый же послереволюционный Салон представить композицию во славу возрожденной Франции. Он горел воодушевлением политических деятелей, наперебой открыто и свободно исповедовавших свои взгляды, и поэтов, слагавших гимны этой свободе. Уже в начале августа ходила по рукам знаменитая ода Барбье «Добыча»[369]; в первых двух строках нетрудно узнать аллегорическую фигуру с картины Делакруа: «Это дюжая женщина с мощной грудью, ее голос хрипл и красота сурова». Сдержанным голосом ликующего буржуа вторит оде менее известное стихотворение Казимира Делавиня[370] — «Мессениянки»:

«То солнце июля глядит с небосвода,

Что над Бастильей расторгло ночь.

Мы узнали его. А с ним его дочь —

Восстала, сияя, Свобода».

Существовал великолепный рисунок, принадлежавший впоследствии Дега: нагая и будто во всю глотку орущая Свобода на баррикаде. Американский искусствовед Гамильтон усматривает сходство между «Свободой» Делакруа и иллюстрацией к одной из песен «Чайльд Гарольда» — «Девушка из Сарагосы»: едва одетая, она также ступает по баррикаде среди трупов, — в таком случае за картиной стоит еще и Байрон; впрочем, известно, что в 1828 году Делакруа с госпожой Пьере видел в цирке Франкони пантомиму «Осада Сарагосы». А картину с таким названием в том же году выставил в королевской Академии Дейвид Уилки: она имела значительный успех и по гравюрам была знакома Делакруа.

Величественная фигура Свободы сообщает