Читать книгу - "Делакруа - Филипп Жюллиан"

в сущности, наглец — он судит высокомерно, а подчас и вздорно». В дневнике можно всегда вволю, что называется, помахать кулаками после драки.

Друзья часто встречались в Ботаническом саду у Кювье, где всем заправляла строгая супруга натуралиста, а гости поговаривали между собой, что ученый разоряется на девочек; Мериме флиртовал с мадемуазель Софи Кювье. Бывало, после обеда Делакруа увлекал Стендаля в пустынный сад, где одни только пансионеры мамаши Воке[309] грели на скамейках старые косточки и вел его прямо в зверинец. Писатель, создавший в «Ламьеле»[310] образ женщины-хищницы в духе маркиза де Сада, мог оценить пристрастие Делакруа к тиграм. Как-то раз Стендаль зазвал друга в небольшую квартирку на верхнем этаже дома на улице Шабане, где вместе с сестрой, госпожой Вьоле-Ле’Дюк, принимал критик из «Деба» Делеклюз, впоследствии ярый противник романтической живописи. Куда приветливее оказался дом мисс Кларке; англичанку немного смущали смелые суждения Стендаля о политике и чересчур уж вольный разговор, зато на все свои «рауты» она непременно звала молодого художника с такими безукоризненными манерами. Среди набросков лошадей нашли письмо мисс Кларке, адресованное: «Господину де ла Круа, улица Шуазёль, 15»:

«Если господин де ла Круа соблаговолит посетить завтра мадемуазель Кларке, он встретится у нее с госпожой Шелли. Она была бы рада видеть также и господина Давида (д’Анже), если еще не поздно его уведомить». Прелюбопытнейшее событие — встреча с автором «Франкенштейна» и вдовой автора «Ченчи»[311] (удивительно, как это Делакруа никогда не написал казни Беатрисы). И еще одно приглашение свидетельствует о возрастающей популярности молодого художника: Эжен Сю устраивает ему ужин с Фенимором Купером[312]. Все тот же добряк Сю, благодаря которому Эжен ежегодно получал заказы на портреты лучших учеников пансиона Губо[313].

В старинном особняке госпожи Ансло на улице Изящных Искусств тоже побаивались циничных шуточек Стендаля и Мериме — академикам не по душе были усмешки, которыми те обменивались, слушая их высокопарные речи. Они предпочитали благовоспитанного Делакруа. Как, впрочем, и госпожа де Мирбель, миниатюристка; давняя связь с герцогом Фитц-Джеймсом[314] привлекала в ее салон обитателей Сен-Жерменского предместья: «Вы что-нибудь понимаете в его картинах? — вопрошали дамы. — Какие чудовищные сюжеты. — Написано пьяной метлой, как сказал наш милый Делеклюз. — А ведь с его-то связями он мог бы стать министром в сорок лет. — Эта живопись просто несносна!»

Стендаль пленял еще и тем, как он умел говорить о женщинах: лихо и со знанием дела. Он в совершенстве владел, правда по большей части на словах, техникой обольщения, за что прослыл Дон Жуаном. Стендаль взялся просветить юного живописца, у которого до сих пор бывали только натурщицы да весьма обременительная связь с любовницей друга. Разгул, занятные и опытные куртизанки, уверял старший товарищ, — вот что нужно ему сейчас, пока не представится случай завести роман со светской дамой, достаточно умной, чтобы не скучно было за ней волочиться, достаточно кокетливой, чтобы знать цену своей благосклонности, и притом изощренной в любви, что сделает эту благосклонность приятной и разнообразной. В один прекрасный день оба найдут такой идеал, и это окажется одна и та же женщина.

Стендаль и Делакруа свидятся в начале 1829 года у обворожительной и ветреной графини Козетты де Рюбампре[315]. Ей тогда минуло двадцать четыре года, она была дочерью депутата Конвента, ставшего дельцом при Империи, и отдаленной родственницей Делакруа; «из всех парижанок, каких я встречал, — говаривал Стендаль, — эта менее других похожа на куклу». Жила она отдельно от мужа, в доме 11 по улице Голубой, что на окраине квартала Нотр-Дам-де-Лорет, и не отказывала себе ни в чем. Она увлекалась астрологией и некромантией[316] и принимала в черном бархатном платье, посреди украшенной какими-то мистическими знаками гостиной. Однако пристрастие к метафизическому нисколько не мешало ей одаривать окружающих как нельзя более физическими радостями. Ради своей кузины Делакруа на целый сезон забросил вывезенную из Англии милейшую миссис Дальтон. За Альбертой де Рюбампре — слово «Альберта» произносилось с придыханием, отчего казалось наиромантическим из имен, — ухаживал один высокий сановник, барон де Марест[317]. Женатый на вздорной и чопорной кукле, он находил утешение в том, что проводил вечера у ног очаровательной графини да попивал кофе в обществе Стендаля, прозвавшего его в дневнике Люсенжем. Делакруа уже состоял любовником своей прекрасной кузины, когда Марест пригласил на Голубую улицу Стендаля, и последний не замедлил окрестить хозяйку «госпожой Лазурь». Стендаль мгновенно воспылал страстью, а затем привел сюда и Мериме; в марте 1829 года Мериме напишет одному приятелю: «Мы обнаружили женщину, рядом с которой померкла бы сама Анчилла[318]. Бейль от нее без ума, просиживает у нее все вечера напролет. Это исключительная женщина: умна, хороша собой, с мужем в ссоре. В разговорах она чрезвычайно откровенна и судит обо всем совершенно по-мужски. Делакруа влюблен по уши».

Дружба с Марестом и Делакруа не составляла для Стендаля серьезного препятствия. Целых три месяца он осаждал госпожу Лазурь, и 21 июня 1829 года она сдалась; но тут он заметил, что благосклонность прекрасной дамы с ним делит Мериме. Минутное отчаяние, однако не пристало настоящим мужчинам ссориться из-за пустяков. Чтоб досадить Альберте, Стендаль отправился странствовать, а Мериме вскоре совершенно охладел. Графиня утешилась тем, что сделала Мареста своим официальным любовником. Ну а что же Делакруа? Он тоже, по-видимому, проявил достаточно благоразумия, ибо остался в наилучших отношениях и со Стендалем, и с Мериме, и с Марестом. Но не подумайте, что графиня де Рюбампре была какой-нибудь Марнеф, а эти господа — «четырьмя отцами церкви»[319]. Альберта принимала ухаживания бескорыстно, она любила наслаждение, а еще больше — общество интересных людей. Делакруа до конца своих дней сопровождал «милейшую Альберту» в театр; она жила тогда с господином де Марестом в предместье Сен-Жермен и, перестав кружить головы, мастерски кружила столы на спиритических сеансах.

Будь госпожа де Рюбампре немного пококетливее, она легко могла бы прослыть одной из тех львиц, чей облик запечатлел для нас карандаш Гаварни[320]; но она казалась, скорее, моделью для Эжена Лами: покатые плечи, осиная талия, пресоблазнительное декольте. Очаровательный Лами был большим приятелем Делакруа. В великосветских кругах, где романтизм сначала приняли как моду, а к 1830 году всерьез затосковали по старому режиму, Лами выполнял роль Сент-Обена[321]. Он был вхож в Тюильри при всех государях, и, когда кто-нибудь удивлялся, встречая любимца герцогов Орлеанских[322] при дворе Наполеона III, Лами отвечал: «Ничего не поделаешь