Читать книгу - "Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец"

Голос сеньоры Анны, донесшийся из кухни, известил всех о том, чтобы мы готовились к обеду, который почти готов и скоро будет подан. Действительно, уже некоторое время из кухни к нам приплывали дразнящие запахи. Будучи занятой готовкой, сеньора Анна умудрялась принимать участие во всем, что происходило вокруг, в форме комментариев и советов, исходивших из глубины кухни на испанском и русском языках.

Освальд, похоже, был полноправным членом семьи, и ему это откровенно нравилось. Время от времени сеньора Анна просила его забежать на кухню, попробовать готовящиеся блюда и высказать свое мнение, и американец спешил к ней на помощь.

Александру Зигеру тоже периодически был нужен Освальд: он возился с каким-то электрическим устройством, а Освальд помогал ему. В какой-то момент призывы жены и мужа к Освальду совпали. Через всю квартиру между супругами последовал быстрый обмен на испанском, как будто они выясняли, кому Алик был нужнее. Победила сеньора Анна. Через некоторое время улыбающийся американец с лицом, раскрасневшимся от жара плиты, уже выходил из кухни, чтобы присоединиться к Александру Зигеру.

Глава семейства производил впечатление спокойного, повидавшего жизнь рассудительного человека. Его отличало хорошее чувство юмора. По возрасту он годился Освальду в отцы и проявлял своего рода отеческую заботу об американце.

Между делом Зигер и Освальд принялись обсуждать какую-то ситуацию на работе. Сеньор Зигер говорил по-английски с сильным испанским акцентом. В их разговоре фигурировал кто-то из начальства, к кому они, похоже, не испытывали особого почтения. Хозяин квартиры объяснил, как бы он поступил на месте Освальда, учитывая местные обычаи. Его совет вызвал у американца веселый смешок. Было очевидно, что они оба были связаны по работе, хотя я не имел ни малейшего представления, в чем она заключалась.

Вездесущая Анита, полная энергии, с ее неистощимым запасом идей, шуток и проказ, заставляла все и всех вращаться вокруг нее. Единственной, кому удавалось остаться в стороне от этой суеты, была Элеонора. Она удобно расположилась в своем кресле – островке спокойствия среди бурного моря веселья. Казалось, она жила в своем мире грез, из которого выходила лишь изредка, чтобы высказать какое-нибудь замечание своим контральто. Но когда она смеялась в ответ на особенно забавную выходку своей младшей сестры, на какое-то время вырывался ее латиноамериканский темперамент, скрывавшийся под оболочкой безмятежного спокойствия.

Я был рад тем коротким перерывам в беседе с Освальдом, когда его отзывали. Это давало мне передышку. Почему-то мне пришлось взять бремя ведения светской беседы на себя. Американца вполне устраивало быть на вторых ролях. Вежливый, никого не затрагивающий светский разговор о погоде, о городских достопримечательностях и тому подобном быстро истощился. Освальд не отреагировал на все мои попытки затронуть американское искусство, музыку и литературу, где я был бы в основном благодарным слушателем. Я терялся в догадках, что может его заинтересовать, и относил свои неудачи на счет собственной неумелости.

При всем этом я отметил, насколько мгновенной и порой неожиданной может быть его реакция на то, что я сказал. Несколько раз я ловил Освальда на том, что он поднимает брови в недоумении, как будто сопоставляя то, что я сказал, с тем, что я мог иметь в виду. Это заставляло меня постоянно быть начеку и выражаться по возможности предельно четко.

Но общаться с ним было очень занимательно. Именно эта спонтанность и его живая реакция на произнесенное слово делали общение интересным и познавательным во многих отношениях. С англоговорящими русскими все было по-другому. Я представлял, как при разговоре со мной они мысленно переводили то, что хотели сказать, с русского на английский и наоборот. Какая здесь могла быть спонтанность и непосредственность общения!

Мой так называемый стандартный британский английский язык и стремление к литературному стилю выражений, должно быть, в той домашней обстановке звучали чопорно и высокопарно для уха Освальда. Это могло изначально создавать дистанцию между нами. Но Алику не понадобилось много времени, чтобы в принципе понять, кто был перед ним, и он был не против продолжения знакомства со мной. Последующие события показали, что так оно и случилось.

Разговорный идиоматический английский язык – это было то, над чем я в тот момент работал и что мне еще предстояло освоить. Я должен признать, что эгоистично рассматривал американца как потенциального спарринг-партнера на пути к моей амбициозной цели. Освальд едва ли подозревал, какой ценный лингвистический объект он представлял для меня как натуральный носитель английского языка со своими американскими менталитетом и культурой. Уже во время первой встречи я сделал множество мысленных заметок о фонетических особенностях его южноамериканского акцента, использовании им идиом и некоторых слов, значение которых я собирался уточнить позже.

Что касается русского языка Освальда, он хорошо понимал все, что ему говорили. Сам изъяснялся в основном короткими фразами и говорил с сильным американским акцентом. У меня даже сложилось впечатление, что в его обучении явно не было уделено достаточного внимания фонетике русского языка.

Было забавно наблюдать за трансформацией, происходящей с американцем, говорящим на английском языке, с одной стороны, и на русском – с другой. Только что передо мною был раскованный Освальд, свободно выражавший свои мысли на своем родном языке жителя южноамериканских штатов. В следующий момент возникал косноязычный американец, говоривший на ломаном русском языке с сильным акцентом.

Был подан ужин, и мы все заняли свои места за столом. Я был новым лицом в этой многонациональной компании, и, вероятно, поэтому моя скромная персона на какое-то время стала центром всеобщего внимания.

Первой ко мне обратилась с вопросом непоседа Анита. Ее заинтересовало мое имя Эрик – редкое и явно иностранное. Я пояснил, что на самом деле меня зовут Эрнст. Соотечественники полагают, что имя Эрик является разговорным дружеским вариантом от Эрнста. Единственным человеком, который неизменно называл меня моим настоящим именем, Эрнст, был мой отец.

Объяснением того, откуда это нерусское имя, было то, что ко времени моего рождения был в моде космополитизм. Мои романтические родители были последовательны в этом, и моей старшей сестре дали имя Эмма – столь же редкое в русскоязычной среде, как и Эрнст.

В перерывах между предложениями попробовать то или иное блюдо сеньора Анна хотела знать, сколько мне лет, где я живу, не женат ли я, кто мои родители, есть ли в нашей семье еще дети, есть ли у нас машина, играю ли я на каких-нибудь музыкальных инструментах, каким доктором я хочу стать и многое другое. Ничего необычного в этом не было. По моему опыту, она