Читать книгу - "Генеральская дочь - Мелания Соболева"

Потому что пахло другим. Пахло телом. Жаром. Решением, которое почти случилось. Я отвела глаза, потому что если бы не отвела, я бы ему сказала: «Вернись. Закрой дверцу. И сделай это по-настоящему». Но я молчала. Потому что голос был там, в шкафу, под ногами, затоптанный пыльными делами и той чертовой минутой, когда я была ближе к жизни, чем за все свои стерильные, правильные, вылизанные годы.

— Я это сделаю, — хрипло сказал он, сложив руки на груди, будто выносил приговор, и голос у него был такой, что стало понятно: он не болтает. Он делает. Вены у меня под кожей будто вспыхнули, лицо заполыхало, щеки горели, как будто кто-то туда сигарету приложил.

Он что, мои мысли читает? Что ты сделаешь? Опять меня в шкаф затащишь? Или…

Он, как всегда, как по щелчку, усмехнулся — и ехидно, и как будто уже давно знал, что у меня в голове весь чертов пожар.

— С Толиком, — сказал он. — Разберусь.

Просто. Угрюмо. Сладко. А я… я кивнула. Потому что в горле встал какой-то клубок, и если бы я открыла рот, оттуда вырвался бы не голос, а крик или что-то хуже. А потом, как будто специально, как будто знал, куда ткнуть — он посмотрел на меня с этой своей ухмылкой и добавил:

— А ты о чем подумала?

И вот тут меня переклинило. Все, что только что плавилось, закипело, как борщ в алюминиевой кастрюле, когда его забыли на плите. Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, будто пыталась своими пальцами удержать остатки гордости. — О том, что ты придурок, — выплюнула я в него, как плевок с перцем, и шагнула к двери, потому что если бы не шагнула, могла бы развернуться и ударить. Или поцеловать. И того, и другого я боялась, как огня. Ручка двери была холодной, как обрез, сердце стучало, как автоматная очередь, ноги ватные, пальцы дрожали, а он — черт его дери — все еще стоял за спиной и смотрел. Я знала это, даже не оборачиваясь. И вот, когда я уже выскользнула за порог, когда почти коснулась свободы, он догнал меня голосом.

— Тебя подвезти?! — крикнул он, и в этом было столько насмешки, столько этой его фирменной наглости, что я не ответила. Просто пошла быстрее. Через приемную, через пост, мимо стеклянных взглядов дежурных, на улицу — туда, где воздух не пахнет пылью, потом и шкафами. Пальцы все еще дрожали, как после удара током. Ноги были, как резина. А в груди било что-то живое, дикое, будто я — не человек, а воробей, которого держали в кулаке, но отпустили слишком поздно. И он теперь летит — не потому что хочет, а потому что не может остановиться.

Когда я вывалилась на улицу, как из пекла в прорубь, воздух хлестал в лицо, ледяной, как водка из морозилки — обжег гортань, отрезвил, расставил все по местам, но не убрал дрожь в пальцах и пульс где-то между грудью и горлом. Я шла быстро, как будто могла уйти не только с участка, но и из памяти, и от шкафов, и от запаха пыли, и от собственного тела, которое все еще помнило, как вжималось в него, как дыхание шершаво щекотало макушку, как жар расползался по позвоночнику, как ток. И только я успела сделать еще пару шагов, как в меня кто-то врезался, не грубо, но достаточно, чтобы я чуть не потеряла равновесие — и выпрямилась, как будто по щеке дали. Повернулась резко, уже готовая сечь взглядом, а может, и словом покрепче, но передо мной стоял парень. Не бомж, не торчок, не один из этих, что в клубах «на охоте». Нормальный. Даже чересчур. Рост, лицо, ухмылка — все на месте, будто сошел с какого-то плаката конца восьмидесятых, где рекламировали зубную пасту и социализм с человеческим лицом. Он смотрел на меня с виноватым выражением, чуть прищурившись от солнца, и потом улыбнулся, легко, по-мужски, без нажима, как будто мы уже сто лет знакомы.

— Простите, не заметил вас, — сказал он, голос мягкий, но с хрипотцой, как у тех, кто давно курит, но не бросает. Я все еще стояла, оглушенная столкновением и собственной реакцией, сердце зачем-то рванулось, как будто учуяло угрозу или, наоборот, что-то странно знакомое, но чужое. Только потом я кивнула, коротко, сдержанно, как умеют те, кто привык не показывать слабость даже в случайных столкновениях.

— Все в порядке, — ответила тихо, и голос мой прозвучал ровно, без дрожи, хотя внутри все еще колотилось. Он не спешил уходить. Глянул на меня с любопытством, словно что-то пытался выцепить во мне, как уличный фокусник, вытаскивающий карту из воздуха.

— Я вас, кажется, знаю, — ухмыльнулся он, и в этой ухмылке не было пошлости, но была уверенность. В себе, в моменте, во мне, будто я — не просто прохожая, а персонаж, который должен появиться по сценарию. И вот тут я внутри скривилась — неужели дочь генерала теперь настолько на слуху, что меня узнают, как Шатунова на «Голубом огоньке»? Осталось только сесть за стол и раздавать автографы.

— Не суть, — продолжил он, спокойно, с какой-то почти ленивой уверенностью, — я кое-кого ищу. Может, вы могли бы мне помочь? Я вскинула бровь. Он продолжал улыбаться, как будто играл во что-то свое, в покер без ставок.

— И чем же я могу вам помочь? — холодно, чуть колюче спросила я. Он прочистил горло и сказал, все еще с той же доброжелательной, почти домашней улыбкой:

— Я ищу Шурку. Александр Зорин, он кажется работает здесь. Усмехнулся, как будто имя это было пропуском куда-то, где пахнет кровью, потом и табаком. Я сжала челюсти. Крепко. Вот оно. Прилетело.

— Найдете его в участке. Самый говорливый. — парировала я, коротко, резко, с тем металлическим лязгом в голосе, который обычно пускаю в ход, когда кто-то лезет не туда. Он рассмеялся — не в голос, тихо, но по-настоящему. Смех был не из тех, что раздражает. Он был теплый, почти детский, и от этого стало только раздражительнее. Протянул руку. Спокойно, без давления.

— Костян, — сказал он. Я не ответила сразу. Не потому, что не хотела — просто… не была готова. Но потом все же взяла. Рука крепкая, сухая, теплая.

— Алина, — сказала я просто. Просто имя. Как пароль. А он смотрел, как будто услышал не имя, а целую историю. Глаза у него светились — не от дури, а от чего-то внутреннего, как у тех, кто не по годам спокойный. Я не