Читать книгу - "Тюрьма и другие радости жизни. Очерки и стихи - Алексей Валентинович Улюкаев"

class="v">Овидия — близ моря, мне — в тартар.

Татарские? Тверские? На торжи́ще

У вас, как водится, товар, у нас — купец.

Я расплачусь с лихвою, я не нищий,

Я ширин-вырин, сокол-молодец!

Мне восемь лет разменною монетой!

Плачу за месяц — месяц карантина,

За звезды — звезды верная примета! —

Плачу июньским днем как самым длинным,

За Млечный Путь плачу больничной ночью,

Ночное серебро ссыпая в чашку.

И эта горестная чаша, Авва, Отче,

Не разминется со статьею тяжкой!

«У русской речи два истока…»

У русской речи два истока:

Литература и жаргон.

Пока одни мотали сроки,

Другие прах трясли с знамен.

Одним — кокарды, аксельбанты,

Другим — матросской робы тон,

Но те и эти были франты,

Смешался mauvais ton с bonton.

И догадаешься не сразу,

Сумев, распутывая нить,

Боль севастопольских рассказов

С колымскими соединить.

«Чернеет зек, как камень в Мекке…»

Чернеет зек, как камень в Мекке:

Взывать к суду — напрасный труд.

И судьи гонят человека

Во глубину сибирских руд.

У них слова — темней латыни,

Над ним — жестокосердный бог.

А он, несчастный, он отныне

Мотает непомерный срок.

«У Архипелага свои легенды…»

У Архипелага свои легенды,

Герои, титаны и небожители,

Огонь, вода и трубы медные,

И рассказы о них удивительные:

О «малявах», «дорогах», «смотрящих» и «положенцах» —

Как в фильме категории «С» точь-в-точь.

И я, гнилая интеллигенция,

Слушаю все это тысячу и одну ночь.

А впереди ещё два раза по столько

(Сроки здесь — не снились Гарун-аль-Рашиду).

И я их использую с очевидным толком:

Вот запишу все легенды — и выйду!

«Прогресс стучится в дверь тюрьмы…»

Прогресс стучится в дверь тюрьмы.

Ему откроют, хоть не сразу:

С желаньем зека откормить

В тюрьме открылся стол заказов!

Пути к сердцам зека́ верны:

Пельмени, голубцы и зразы,

Котлеты, призрак шаурмы —

Наесться можно до отказа!

Да, ФСИН теперь не лыком шит!

Он утоляет аппетит

Не только пшенкой и перловкой,

Он сечку больше не сечет,

Калориям усердный счет

Ведя заботливо и ловко.

«Вольготно жить тому на свете…»

Вольготно жить тому на свете,

Кому достался положняк.

И рады мы как будто дети,

Без повода, за просто так.

Как будто кончатся все сроки,

А молодость всё ж не пройдет,

Как будто из страны далекой

Услышишь ангела полет.

Положняковым смыслом жизни

Осветит долгожданный луч.

И будешь жив до самой тризны,

Раз, как положено, живуч.

«И я, и гражданин начальник…»

И я, и гражданин начальник

Мы оба смертники. Судом

Ли Вечным, злом отчаяния

Без упованья на УДО

Заключены в колючку скобок,

В решетку черточки меж дат.

Мы оба смертники, мы оба

В штрафной зачислены отряд.

Наш грех велик, а разум жалок:

Друг друга мы не узнаём

В созданиях больных, в сих малых,

Какими стали мы вдвоем.

«И тюрьма, и больница — из первых…»

И тюрьма, и больница — из первых

По критерию кучности тел,

Закаляют и волю, и нервы —

Это, в общем, не худший удел.

А тем паче — в тюремной больнице:

Два угодья сливаются в ней,

Где глаза провалились в глазницы,

Где затерянный мир наших дней.

«Наступает время стрижки…»

Наступает время стрижки.

Кто не стрижен, тому крышка:

Это все-таки тюрьма!

А в казенные пенаты

Ты не сунешься патлатым,

Не поймет тебя страна!

Миллиметров пять насадка,

Стригут чисто, бреют гладко:

Стрижка за версту видна!

Каб не микроорганизмы,

Приближающие к тризне,

Лучше кущей коммунизма

Показалась бы тюрьма.

«Этапом на бывший Калинин…»

Этапом на бывший Калинин

(Они тут от трех до пяти,

Как правило). Ждет неповинных

Этап небольшого пути.

Осмотрят — всё вроде на месте:

И пятки, живот, и язык,

Ведут в автозак — честь по чести

Подправил здоровье мужик!

Мотай старый срок с новой силой,

Уверенней пайку грызи,

Жируй — ведь этап на могилу

Пока ещё не на мази.

«Ну что ты знал, к чему себя готовил?..»

Ну что ты знал, к чему себя готовил?

С великими равнялся до тех пор,

Пока не услыхал: виновен,

Пока не объявили приговор.

Меняя под итог картину мира,

На минус — плюс и рай — на ад,

И там и тут пытался быть кумиром,

Покуда не услышал: виноват!

Сам знаешь: снисхожденья не достоин,

Обжалованию не подлежат

Услышавшие приговор: виновен,

Когда уже давно за шестьдесят.

«В телевизор пялятся тридцать человек…»

В телевизор пялятся тридцать человек,

На всех у них срока — четыреста лет,

Обратным счетом — семнадцатый век,

Смутное время, тусклый свет.

Им предстоит еще пройти по всем векам,

Наматывая срок на Гринвич и экватор.

История им, бедствующим, потакает,

Хотя кино —