Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

1907 г. М. К. сдает – один за другим – одиннадцать экзаменов и, окончив гимназию экстерном, получает 28 мая свидетельство, необходимое для продолжения образования. В стенах Иркутской гимназии он пробыл, как и сам позднее указывал[45], неполных восемь лет.

А через неделю завершилось продолжавшееся четыре месяца уголовное дело «по обвинению бывшего воспитанника местной гимназии Марка Азадовского в хранении, с целью распространения, нелегальной литературы». Судебное заседание состоялось 6 июня 1907 г., и после непродолжительного совещания Иркутский окружной суд вынес Азадовскому оправдательный приговор. Защитником выступал присяжный поверенный Г. Б. Патушинский[46].

Остается ответить на последний вопрос: в какой мере заблуждались (и заблуждались ли) восточносибирские жандармы, полагавшие, что Марк Азадовский принадлежит к партии социалистов-революционеров?

В своих анкетах и опросных листах (и до, и после 1917 г.) М. К. не упоминает, естественно, о своей близости к эсерам и неизменно называет себя «б/п» (беспартийным). А в действительности?

Не подлежит сомнению, что по своим настроениям Азадовский в годы юности тяготел к эсерам и принадлежал к ним организационно – об этом красноречиво свидетельствует круг его иркутских и хабаровских знакомств и связей в начале девятисотых годов. Он вполне разделял народническую программу эсеров, их революционный пафос и ненависть к царизму; его нелегальная деятельность протекала в их среде и под их лозунгами. Не исключено, что в 1905–1907 гг. он считался членом Иркутской организации. Думается, впрочем, что он принадлежал скорее к умеренному крылу, не разделял максималистские устремления левых эсеров и, во всяком случае, не сочувствовал «боевым дружинам» и «актам», в которых принимали участие его знакомые, друзья и родственники. Своим основным оружием в борьбе с царизмом Марк Азадовский считал слово: составлял воззвания, обращения к солдатам, писал (и наверняка распространял) листовки… Призывал ли он к вооруженному сопротивлению и насилию? Сомнительно. Не случайно при обыске в феврале 1907 г. у него были обнаружены не бомбы и пистолеты, а лишь воззвания и прокламации (возможно, им самим и составленные), а также ряд нелегальных печатных изданий.

Во всяком случае, несомненно, что в юности, да и в более поздние годы, М. К. оставался убежденным народником и «социалистом», приверженным духу русского освободительного движения XIX в., то есть был эсером скорее «по настроениям», нежели по партийной принадлежности. Его, как и многих, вдохновляли не «программы», а «идеалы»: Свобода, Революция, Народ… Узкопартийное доктринерство было ему чуждо. В обширном кругу его связей 1900‑х гг. мы видим не только эсеров, но и социал-демократов. Один из них известен – это Виктор Ильич Бик (1888–1952), выпускник Иркутской мужской гимназии, член Иркутской организации РСДРП, осужденный в сентябре 1909 г. и высланный в 1910 г. в Якутскую губернию «с лишением всех прав состояния» (определен на поселение в с. Амга)[47]. Подвергался высылке и аресту в колчаковский период; в 1920–1930‑е гг. занимался журналистско-партийной и библиотечной работой[48]. Позднее писал о В. Г. Короленко и обращался в этой связи к М. К.[49]

Подобно многим людям его поколения, увлеченным в начале ХХ в. потоком событий, М. К. был и оставался идеалистом, сохранившим в себе на долгие годы благородные помыслы и порывы революционной эпохи, прежде всего – веру в «народ», его духовные силы, необходимость его «раскрепощения» и т. д. «Мы в то время были переполнены идеалами, стремлениями к светлому, чистому, – вспоминал в 1968 г. Михаил Бенцианов (брат Р. М. Бенцианова), знакомый Марка по Иркутской гимназии, в письме к Л. В. – Марк, по-моему, до конца дней сохранил душевную чистоту, бескомпромиссность» (91–5; 2).

Идеалы революционного народничества, вдохновлявшие М. К. в годы юности, вера в творческие возможности «народа», живой интерес к народной жизни – все это определит его мировоззрение, выбор профессии, направление научной деятельности и, в конечном счете, формирование взглядов на развитие русской национальной культуры.

Глава IV. Петербургский университет

Получив в конце мая 1907 г. свидетельство об успешно выдержанном в Иркутской мужской гимназии «испытании зрелости», М. К. получает право поступления в один из российских университетов. И уже через месяц, 1 июля 1907 г., он направляет из Хабаровска прошение ректору Санкт-Петербургского университета – о зачислении его на словесное (славяно-русское) отделение при историко-филологическом факультете. Ясно, что уже в середине 1907 г. он не сомневался в выборе будущей профессии.

Петербургский университет, вновь открывшийся осенью 1907 г. (после закрытия его в 1905–1906 гг. в связи с революционной ситуацией), состоял в то время из четырех факультетов – юридического, физико-математического, историко-филологического и факультета восточных языков. Строгих рамок между факультетами не существовало, и студенты одного факультета могли посещать – по собственному выбору – лекции и занятия на других факультетах, тем более что с 1906 г. в российских университетах была введена предметная система: каждый студент имел право выбирать – разумеется, в рамках университетской программы – как предметы, которые его интересовали, так и профессоров, чьи курсы ему хотелось слушать. Неудивительно, что многие студенты-юристы, а также студенты других факультетов охотно посещали лекции на историко-филологическом факультете или занимались там в кружках и объединениях. Обычной процедурой, не вызывавшей особой сложности, был и переход с одного факультета на другой.

Поступить на юридический факультет (самый большой по численности студентов) было в то время легче. Учитывая эти обстоятельства, М. К. завершил свое прошение оговоркой: «В случае же невозможности принять на последний (т. е. филологический. – К. А.), то на юридический факультет»[1]. Так и случилось. И осенью 1907 г., зачисленный на юридический факультет, он становится петербургским студентом.

К прошению, поданному на имя ректора, было приложено, среди прочих бумаг, свидетельство о политической благонадежности, необходимое при поступлении в высшее учебное заведение; оно было выдано Управлением хабаровского военного губернатора 11 июля 1907 г.:

Дано настоящее удостоверение сыну отставного губернского секретаря <…> Марку Азадовскому на предмет представления в Университет в том, что за время проживания его в г. Хабаровске под судом и следствием не состоял и не состоит и в политическом отношении благонадежен[2].

В свете событий, о которых шла речь в предыдущих главах, этот документ не может не вызвать удивления. Как появилась на свет эта справка, содержание которой опровергается совокупностью прочих фактов? Сегодня, спустя более чем сто лет, об этом можно только догадываться. Вероятно, Константину Иннокентьевичу или другим родственникам Марка, чтобы получить документ такого содержания, пришлось пустить в ход свои знакомства и связи в Хабаровске и Владивостоке. А возможно, и проще: ведь формально Азадовский, находясь в Хабаровске, действительно не привлекался ни к суду, ни к следствию…