Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

ее целостность»{2762}. Его нежелание ни на йоту не поступиться «славой Франции» станет главной причиной его возвращения к власти. Пока же Наполеон заявил камердинеру Констану: «Ну что ж, сынок, приводи в порядок свою тачку: поедем сажать капусту»[319]{2763}. У Констана, однако, были иные планы, и ночью 19 апреля, после двенадцати лет службы, он скрылся, прихватив с собой 5000 франков наличными. (Савари получил указание припрятать для Наполеона 70 000 – сумму, значительно превышающую годовое жалованье управляющего Банком Франции{2764}.)

После встречи с Наполеоном 17 апреля Кэмпбелл, хорошо владевший французским языком, записал в дневнике:

Я увидел перед собой низкорослого энергичного человека, быстро мерившего шагами комнату, будто дикий зверь в клетке. На нем был старый зеленый мундир с золотыми эполетами, синие панталоны и красные сапоги. Он был небрит, непричесан. Верхняя губа и грудь были обильно посыпаны частицами нюхательного табака. Заметив мое присутствие, он быстро повернулся ко мне и приветствовал меня любезной улыбкой, явно стараясь скрыть тревогу и волнение под притворным благодушием{2765}.

Наполеон обрушил на Кэмпбелла град вопросов (к чему тот в итоге привык), справившись о ранениях собеседника, военной карьере, русских и английских наградах и, когда узнал, что Кэмпбелл шотландец, об Оссиане. Потом они говорили об осадах на Пиренейском полуострове, и Наполеон с похвалой отозвался об английских полководцах. Он «с тревогой» осведомился о совершенно ненужном столкновении Веллингтона и Сульта у Тулузы 10 апреля (стоившем каждой стороне более 3000 солдат), «с большой похвалой отозвался» о Веллингтоне, расспросив о «его возрасте, привычках и т. д.», и признал: «Он энергичный человек. Чтобы успешно воевать, нужно обязательно обладать этим качеством»{2766}.

«Вы величайшая из наций, – заявил Наполеон Кэмпбеллу. – Я уважаю ее более любой другой. Откровенно говоря, я был первым вашим врагом; теперь – нет. Я желал равным образом возвысить французскую нацию, но моим планам не суждено было сбыться. Это судьба». (Лесть могла отчасти объясняться его желанием отправиться на Эльбу на английском корабле, а не на приготовленном французском корвете «Dryade». Возможно, Наполеон опасался отчасти пиратов, отчасти роялистски настроенных капитана и экипажа{2767}.) Он закончил беседу душевно: «Ладно, я в вашем распоряжении… Целиком полагаюсь на вас». Затем Наполеон поклонился «без всякого намека на высокомерие»{2768}. Понятно, почему столько британцев считало Наполеона удивительно симпатичным. Во время переговоров касательно своей судьбы Наполеон просил Коленкура узнать, можно ли ему отправиться в ссылку в Англию, и сравнил общество Эльбы (не в его пользу) с «одной-единственной улицей» Лондона{2769}.

Когда 18 апреля выяснилось, что новый военный министр (генерал Дюпон, капитулировавший со своим корпусом при Байлене в 1808 году) распорядился «вывезти все принадлежавшие Франции склады» прежде, чем Наполеон прибудет на Эльбу, император отказался уезжать из Фонтенбло на том основании, что остров останется беззащитным{2770}. Тем не менее на следующий день он отослал свои личные вещи (но не казну – 489 000 франков, которую собирался везти с собой) и раздал еще оставшимся во дворце сторонникам книги, рукописи, шпаги, пистолеты, ордена и монеты. Наполеон, узнав о посещении Марии-Луизы царем в Рамбуйе, закономерно разозлился и посетовал, что это очень «по-гречески»: победители являются к скорбящим женам побежденных. (Возможно, он вспомнил судьбу захваченной Александром Македонским семьи Дария.) Он возмутился и тогда, когда царь нанес визит Жозефине: «Ба! Сначала он завтракает с Неем, а после навещает ее в Мальмезоне. Чего он рассчитывает добиться?»{2771}

Когда в середине апреля генерал Шарль-Тристан де Монтолон, бывший адъютант Бертье, явился во дворец с планом побега (несколько запоздалым) в верховья Луары, он «никого, кроме герцога Бассано [Маре] и адъютанта полковника Виктора де Бюсси, не нашел в этих широких коридорах, прежде слишком тесных для толпы царедворцев. Весь двор, все его камердинеры… покинули своего злополучного хозяина и устремились в Париж»{2772}. Это не вполне правда: к услугам Наполеона до конца оставались генералы Бертран, Гурго и Жан-Мартен Пети (командир Старой гвардии), придворные Тюренн и Мегриньи, личный секретарь Фэн, переводчик Франсуа д’Идевиль, адъютанты генерал Альбер-Луи-Эммануэль де Фуле (граф де Реленг), шевалье Жуан, барон де Лаплас и Луи Аттален, а также два поляка – генерал Юзеф-Антоний Коссаковский и полковник Станислав Дунин-Вонсович. Коленкур и Флао отсутствовали, но оставались верны Наполеону{2773}. Монтолон посвятил себя служению Наполеону и не покинул его до самой смерти. Хотя политик редко может рассчитывать на верность и благодарность в тяжелые времена, Наполеон умел пробудить ее даже тогда, когда ему нечего было предложить взамен. «Когда я отправился из Фонтенбло на Эльбу, я не слишком надеялся когда-либо вернуться во Францию», – позднее вспоминал он. Все, на что могли рассчитывать эти последние верные слуги, – враждебность Бурбонов{2774}. И не только Бурбонов: в Милане графа Джузеппе Прину, наполеоновского министра финансов в Италии, толпа вытащила из сената и терзала четыре часа, после чего в рот трупу сунули налоговые документы.

Одна из прекраснейших сцен наполеоновской эпопеи была разыграна в полдень 20 апреля 1814 года, в среду, когда бывший император отбыл из Фонтенбло на остров Эльбу. Декорацией явился огромный Двор белой лошади (теперь называемый Cour des Adieux – Двором прощания), авансценой – огромная лестница-подкова, а в должной степени отзывчивой и чувствительной публикой – построенные в шеренги солдаты Старой гвардии. (Поскольку курьер из Парижа до сих пор не привез гарантии, что злокозненный приказ Дюпона отменен, комиссары даже не были уверены в том, что Наполеон уезжает, и с облегчением вздохнули, когда в 9 часов генерал Бертран, гофмаршал дворца, подтвердил: да, Наполеон действительно едет.) Сначала Наполеон в одной из приемных наверху встретился по очереди с комиссарами союзнических держав и дольше получаса раздраженно говорил с Коллером о своем насильственном разлучении с супругой и сыном. В ходе этой беседы «по его щекам даже побежали слезы»{2775}. Наполеон также спрашивал у Коллера, позволит ли ему британское правительство, по мнению австрийца, поселиться в Англии, на что тот дал заслуженный ответ: «Да, ваше величество; вы ведь никогда не воевали в этой стране, и, стало быть, достичь примирения окажется проще»{2776}. Позднее, когда Коллер заметил, что Пражский конгресс обеспечил «очень благоприятную возможность» мира, Наполеон ответил: «Я, наверное, ошибся в своих планах. Войной я причинил вред. Но все это было как во сне»{2777}.

Пожав руку солдатам и немногим еще остававшимся придворным и «торопливо спустившись» по лестнице, Наполеон приказал двум шеренгам «старых ворчунов» сомкнуться вокруг него и заговорил голосом твердым, но, согласно воспоминанию прусского комиссара графа Фридриха Трухзеса фон Вальдбурга, по временам дрожащим от волнения{2778}. Его выступление, записанное Кэмпбеллом и несколькими другими очевидцами, содержит длинные повторы, поскольку эта речь пришлась на тяжелый момент его жизни и поскольку она содержит доводы, с помощью которых он впоследствии попытался выстроить историческое повествование об этом периоде:

Офицеры, сержанты и рядовые Старой гвардии! Я прощаюсь с вами. Двадцать лет я неизменно видел вас храбрыми и верными, идущими дорогой чести. Вся Европа объединилась против нас. Неприятель, опередив нас на три дня марша, вошел в Париж. Я шел, чтобы изгнать его. Он не удержался бы там и три дня. Благодарю вас за благородство, которое вы проявили в этих обстоятельствах в этом же месте. Но часть армии, не разделявшая эти чувства, оставила меня и перешла в лагерь противника… С тремя сохранившими верность частями армии, пользуясь одобрением и поддержкой подавляющей части населения, я мог бы отойти к Луаре или моим крепостям и еще несколько лет продолжать войну. Но прибавление к войне против иноземцев войны междоусобной разрывало бы дальше грудь нашей прекрасной страны, да и можем ли мы ценой всех этих жертв и разрушений одолеть объединенную Европу, поддержанную влиянием, которое оказал город Париж и которым удалось овладеть клике? В этих обстоятельствах меня заботят лишь интересы страны и покой Франции.