Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

«естественные границы» по Лигурийским Альпам, Пиренеям, Рейну и Арденнам – к «границам при Бурбонах» (хотя Бурбоны часто их нарушали, отправляясь в завоевательные походы). Наполеон должен был отказаться от Италии, Германии, Испании и Голландии, но не от всей Бельгии{2624}. Наполеон сказал Фэну, что собирается оставить Пиренейский полуостров и германские земли, но не Италию (которая в случае войны «может сделать отвлекающий маневр» против Австрии) и не Голландию, которая «дала столько ресурсов»{2625}. В ситуации, когда в Испании сохранялось всего несколько гарнизонов и он не мог защищаться на Рейне, это было не более чем фанфаронство.

14 ноября Наполеон (в тот день ему доставили Франкфуртские предложения) выступил в Тюильри перед руководителями сената. «Еще год назад вся Европа шла с нами, – заявил он откровенно. – Теперь вся Европа идет против нас. Факт в том, что мнение света определяет или Франция, или Англия… Потомки скажут, что, если возникли великие, грозные обстоятельства, они оказались по плечу Франции и мне»{2626}. На следующий день Наполеон приказал Коленкуру (на случай, если англичане подойдут к Марраку близ Байонны): «[Pамок] сжечь, как и все принадлежащие мне дома, чтобы они не могли спать в моей постели»{2627}.

Когда Наполеон приказал удвоить акцизы на табак и почтовые марки, а также (чтобы собрать 180 млн франков) увеличить налог на соль вдвое, он признался министру казначейства Мольену, что эти меры – «дижестив», который он «приберегал до последней степени жажды». Поскольку в казначействе оставалось всего 30 млн франков, время пришло{2628}. Наполеон распорядился прекратить выплату пенсий и жалованья, но не оплату заказов министерства военного снабжения.

1 декабря союзники обнародовали во Франкфурте проект мира, «гарантировавший Французской империи большую протяженность территории, чем Франция имела когда-либо при королях», и Паскье и Лавалетт оповестили Наполеона, что, по данным полиции, население желает, чтобы он принял предложенные условия{2629}. «Пришло время встречи, – мелодраматически заявил Наполеон Савари. – Им кажется, что лев умер. Кто начнет вершить свою отсроченную месть? Если Франция меня оставит, я ничего не смогу сделать; но скоро они об этом пожалеют»{2630}. На следующий день Коленкур в письме Меттерниху принял «условия в общем и целом»{2631}. 10 декабря, когда Веллингтон перешел Нив, а Сульт отступил к реке Адур, Меттерних ответил, что союзники ждут реакции англичан на предложения Коленкура. Наполеоновские войны могли закончиться тогда и там, но англичане воспротивились миру, оставляющему в распоряжении Франции бельгийское побережье (в первую очередь Антверпен), которое могло служить плацдармом для нападения на Англию.

Несогласие Каслри с предложениями Меттерниха сорвало попытку примирения во Франкфурте, особенно когда в январе 1814 года английский министр прибыл на континент и убеждал царя отказаться от всяких переговоров с Наполеоном{2632}. Он не верил, что долгий мир возможен, если тот удержит французский престол.

«Блистательные победы минувшей кампании прославили французское оружие, – заявил Наполеон Законодательному корпусу 19 декабря. – Беспримерное отступничество наших союзников сделало эти победы бесполезными. Все обратилось против нас, и Франция подверглась бы опасности, если бы ей изменили энергия и единодушие французов». «Дания и Неаполь остаются верны союзу с Францией», – сказал Наполеон, хотя в частных разговорах он выражал опасения относительно неаполитанцев и напомнил, что его сестра Элиза, великая герцогиня Тосканская, не отправила ни единого ружья Каролине и Мюрату, вернувшемуся в Италию договариваться с австрийцами. Наполеон объявил депутатам, что «не станет возражать против восстановления мира», и с вызовом закончил: «Благополучие никогда меня не прельщало; я снесу удары судьбы»{2633}.

Выступление Наполеона в сенате оказалось столь же дерзким. «При виде нации, целиком вставшей под ружье, иноземцы уйдут или заключат мир на условиях, которые сами предложили. Речь больше не идет о возвращении завоеванного нами»{2634}. Сенат сохранял лояльность, но Законодательный корпус 30 декабря проголосовал 223 голосами против 51 за декларацию, осуждающую Наполеона и заканчивающуюся требованием политических и гражданских прав. «Нескончаемая бесчеловечная война проглатывает молодежь, отрываемую от учения, земледелия, коммерции и искусства» – так заканчивался документ{2635}. Французы простили Наполеону поражение в России, но из-за столь скоро повторившейся катастрофы под Лейпцигом многие от него отвернулись. Если Наполеон хотел удержать власть, не оставалось почти ничего, кроме как изгнать Жозефа Лене и других авторов документа и запретить его обнародование. На следующий день Наполеон распустил Законодательный корпус.

Наполеону менее чем с 80 000 солдат теперь противостояли на Рейне 300 000 русских, пруссаков и австрийцев. Еще 100 000 испанцев, англичан и португальцев приближались со стороны Пиренейского полуострова{2636}.

«Момент, когда существование нации под угрозой, не подходит для того, чтобы говорить со мной о конституциях и правах человека, – заявил Наполеон Савари. – Мы не будем тратить время на ребячество, когда приближается враг»{2637}. Теперь, когда враг стоял уже на Рейне, национальное единство было важнее политических пристрастий. Франции угрожало вторжение, и Наполеон был исполнен решимости драться.

Вызов

С армией, слабее неприятельской по числу, при недостатке кавалерии и артиллерии, должно избегать генерального сражения[307].

Военное правило Наполеона № 10

Рим надобно было удержать [Помпею] за собой. Там, в самом начале междоусобия, надо было сосредоточить все свои силы.

Наполеон. История Юлия Цезаря (его войны)[308]

Прежде, когда Франции угрожало вторжение – в 1709, 1712, 1792–1793 и 1799 годах, страну спасали большая армия и мощные пограничные крепости, возведенные в XVII веке военным инженером Себастьеном де Вобаном{2638}. В этот раз все было иначе. Огромный размер союзнических армий позволил им обогнуть цепь северо-восточных крепостей Франции (например, Верден, Мец, Тьонвиль и Мезьер) и взять их в осаду. Более того, эту задачу союзники могли поручить второстепенным войскам, например ландверу, ополчению и контингентам малых германских государств. В 1792–1793 годах 220 000 вооруженных французов противостояло всего около 80 000 австрийцев и пруссаков. В январе 1814 года Наполеону, имевшему менее 220 000 человек под ружьем, пришлось иметь дело с 957 000 солдат союзников, причем 60 000 солдат Сульта и 37 000 солдат Сюше сражались на юго-западе Франции с англо-испанско-португальской армией Веллингтона. Еще 50 000 человек под командованием Евгения Богарне защищали Италию. Поэтому армия самого Наполеона в будущей кампании едва насчитывала 70 000 человек, и ему отчаянно недоставало артиллерии и кавалерии{2639}.

Многие из его солдат были новобранцами, которых от гражданского населения отличало, кроме шинели и фуражной шапки, очень немногое. И все же они держались своих знамен: в 1814 году из 50 000 новобранцев, прошедших через главное депо в Курбевуа близ Парижа, дезертировал всего 1 %{2640}. Хотя Наполеона изображали чудовищем, ради сохранения своего режима швыряющим детей в горнило войны, ничего подобного он не хотел. «Мне нужно получить мужчин, а не детей, – писал он Кларку 25 октября 1813 года. – Нет никого храбрее нашей молодежи, но… для защиты Франции необходимы мужчины». В июне 1807 года Наполеон заявил маршалу Келлерману, что «восемнадцатилетние слишком молоды для того, чтобы воевать далеко [от дома]»{2641}.

Хотя Наполеон попытался возродить патриотический дух 1793 года и даже разрешил уличным музыкантам играть «Марсельезу», прежде им запрещаемую, давний революционный призыв «Отечество в опасности» не возымел прежнего эффекта{2642}. Наполеон все же считал, что для успеха может быть довольно армии и его собственных способностей. «Шестьдесят тысяч плюс я, – заявил он, – равняется ста тысячам»[309]{2643}. Однако если бы французы были настроены так, как рассчитывал Наполеон, то при появлении союзников возникло бы партизанское движение. Ничего подобного не произошло. «Общественное мнение – это незримая, таинственная, неодолимая сила, – позднее удивлялся Наполеон. – Нет ничего более изменчивого, более неуловимого, более могучего. Хотя оно и капризно, но достоверно, взвешенно и оказывается правым гораздо