Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

Регион Шампань, восточнее Парижа, перерезают реки Сена, Марна и Эна, долины которых образуют естественные пути для наступления союзников на французскую столицу. Война пришлась на самую суровую в Западной Европе за предыдущие 160 лет зиму; холод удивил даже русских. Обычными стали переохлаждение, обморожение, пневмония, истощение и голод. Особую обеспокоенность снова вызывал тиф, особенно после вспышки в Майнцском лагере. «Мои войска! Мои войска! Они всерьез считают, что у меня еще есть армия? – говорил Наполеон в тот период префекту полиции Паскье. – Они что, не понимают: почти все, кого я привел из Германии, погибли от этой ужасной болезни, которая стала последней каплей, вдобавок ко всем моим бедам? Армия! Мне повезет, если через три недели я сумею собрать от 30 000 до 40 000 человек»{2661}. Девять из двенадцати сражений кампании состоялись на равнине площадью всего 193 на 64 километра, покрытой снегом: идеально для кавалерии, если бы она была у Наполеона. Ему противостояли две крупные союзнические армии: Силезская (Блюхера) и Богемская (Шварценберга), общей численностью до 350 000 человек. В целом союзники выставили почти 1 млн солдат[310].

В 1812 году армия Наполеона была настолько велика, что ему пришлось предоставить маршалам большую свободу. Теперь же, когда под его началом оказались 70 000 человек, он руководил ими лично и непосредственно, как когда-то в Италии. Таланты Бертье и еще семи маршалов (Нея, Лефевра, Виктора, Мармона, Макдональда, Удино и Мортье) Наполеон теперь смог применить во многом так же, как около десятилетия тому назад, когда некоторые из них были генералами: каждый имел под своим командованием от 3000 до 5000 солдат. (Бернадот и Мюрат теперь воевали против него, Сен-Сир был в плену, Журдан, Ожеро и Массена командовали военными округами, Сульт и Сюше находились на юге, а Даву был осажден в Гамбурге.)

26 января у Витри-ле-Франсуа, приняв командование всего над 36 000 солдат при 136 орудиях, Наполеон приказал Бертье раздать 300 000 бутылок шампанского и коньяка: «Лучше мы это выпьем, чем враг». Увидев, что Блюхер сильно выдвинулся вперед, а Шварценберг слегка изменил маршрут, в полдень 29 января Наполеон атаковал Силезскую армию у Бриенна{2662}. «Я не узнал Бриенн, – позднее рассказал Наполеон. – Все выглядело по-другому, даже расстояния будто уменьшились»{2663}. Единственным знакомым местом оказался дуб, под которым он когда-то читал «Освобожденный Иерусалим» Тассо.

Проводником Наполеону служил местный викарий, один из его прежних наставников, ехавший на лошади Рустама и убитый ядром рядом с императором{2664}. Французы внезапной атакой захватили замок в Бриенне (причем Блюхер со своим штабом едва не попал в плен), удержали его, отразив решительные контратаки русских, и это помогло Наполеону одержать победу. «Поскольку битва началась только за час до наступления темноты, мы дрались всю ночь, – сообщал Наполеон военному министру Кларку. – Если бы у меня были солдаты постарше, я добился бы большего… но с теми, что у меня есть, будем считать, что нам и так повезло»{2665}. Он стал уважать своего противника Блюхера и говорил о нем: «Если он бывал бит, то уже через мгновение неизменно оказывался готовым к бою»{2666}. Во время возвращения Наполеона в Мезьер, в ставку, казаки подобрались к нему настолько близко, что один русский попытался ударить его пикой, но был застрелен Гурго. «Было очень темно, – вспоминал Фэн, – и в неразберихе ночного лагеря один отряд мог рассмотреть другой только в свете бивуачных костров»{2667}. Наполеон подарил Гурго саблю, которую носил при Монтенотте, Лоди и Риволи.

Когда после боя Наполеон оценил положение, выяснилось, что армия потеряла 3000 человек, а Удино получил еще одно ранение. Пруссаки, отходя от Бриенна к Бар-сюр-Об, на равнине между двумя городами соединились с некоторыми отрядами Шварценберга. Наполеон не мог избежать сражения, поскольку главный путь отхода был отрезан: мост через реку Об в Лемоне ранее уничтожили, чтобы остановить продвижение Блюхера к Труа. Хотя с прибытием корпуса Мармона армия увеличилась до 45 000 человек, Наполеон оставался на месте на день дольше необходимого, и 1 февраля у Ла-Ротьера, примерно в 5 километрах от Бриенна, был атакован на открытой местности 80 000 солдат союзников. Французы удержали деревню до темноты, но Наполеон потерял почти 5000 солдат (союзники – больше), а этого он не мог себе позволить. Кроме того, французы потеряли 73 орудия и были вынуждены отступить. Наполеон заночевал в Бриеннском замке и приказал по наспех починенному мосту в Лемоне отходить к Труа. На следующий день Наполеон в письме Марии-Луизе потребовал не ходить в Оперу на «Орифламму»: «Пока земли империи занимает враг, вы не должны посещать никаких спектаклей»{2668}.

После Ла-Ротьера союзники сочли, что Наполеон отходит к Парижу, и снова разделили свои силы. Шварценберг отправился на запад по долинам рек Об и Сены, а Блюхер параллельным маршем, на 48 километров севернее, двинулся к долинам Марны и Пети-Морен. Их армии были слишком велики, чтобы продвигаться совместно, и Наполеон ловко действовал в зазоре между ними. О следующих четырех сражениях Веллингтон высказался, рассуждая о кампании 1814 года, так: они «в большей степени, нежели что-либо другое, дали мне представление об его гении. Если бы он следовал этому плану чуть дольше, то, по моему мнению, удержал бы Париж»{2669}.

«Повсюду неприятельские войска ведут себя ужасным образом, – писал Наполеон Коленкуру из оставляемого Бриенна. – Население укрывается в лесах, и в деревнях теперь не встретить крестьян. Враги съедают все, отнимают у крестьян всех лошадей, скот, одежду и тряпье; они избивают всех, и мужчин и женщин, и чинят насилие»{2670}. Разумеется, Коленкур, участвовавший в походе в Россию, прекрасно знал военные обыкновения, в том числе французские. Может, это письмо написано ради истории? Из следующего предложения становится ясно его намерение: «Картина, только что виденная мною собственными глазами, с легкостью покажет вам, сколь сильно я желаю как можно скорее избавить свой народ от этого состояния мучений и страданий, поистине ужасного»{2671}. Таким образом, Наполеон предложил Коленкуру гуманитарный довод в пользу принятия достойных условий (если таковые будут предложены) на мирных переговорах, открывшихся 5 февраля в Шатийон-сюр-Сен[311].

Шатийонский конгресс продолжался до 5 марта. Союзники, понимая, что в силу численного перевеса стали хозяевами положения, отозвали свое пожелание, чтобы Франция вернулась в «естественные» пределы (о чем шла речь во Франкфурте), и, предводительствуемые английским уполномоченным лордом Абердином, потребовали, чтобы Франция вернулась к границам 1791 года, то есть осталась вовсе без бельгийских земель. При коронации Наполеон поклялся «поддерживать целостность территории республики» и стремился сдержать обещание. «Как можете вы ждать, что я подпишу этот договор и так нарушу присягу? – спросил он у Бертье и Маре, призывавших заключить мир даже на этих тяжелых условиях. – Невиданные несчастья исторгли у меня обещание отказаться от завоеваний, мною самим сделанных, но как я могу отказаться от завоеваний, сделанных прежде меня? Предать оказанное мне полное доверие? После пролитой крови и одержанных побед оставить Францию в пределах меньших, чем принял ее? Никогда! Могу ли я сделать это, не заслужив имени предателя и труса?»{2672}

По позднейшему признанию Наполеона, он чувствовал, что не может расстаться с Бельгией, поскольку «французский народ позволит [ему] остаться на престоле только как завоевателю». Франция, по его словам, напоминает «воздух, закачанный в слишком маленький компас, взрыв которого подобен грому»{2673}. Вопреки совету Бертье, Маре и Коленкура, Наполеон положился на разобщенность союзников и патриотизм французов (хотя почти не располагал доказательствами того или другого) и продолжил борьбу. Теперь, когда его солдаты жили за счет соотечественников, он жаловался, что «войска, вместо того чтобы быть защитниками страны, становятся ее бичом»{2674}.

6 февраля во дворе Тюильри золотой запас погрузили в повозки и тайно вывезли из Парижа. Виван-Денон попросил разрешения убрать из Лувра картины, но Наполеон не позволил, чтобы избежать деморализации. Пытаясь приободрить Марию-Луизу, он написал ей в 4 часа того дня: «Мне жаль слышать,